Петра Куве - Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу

Ивинскую какое-то время продержали взаперти в тюремном морге, но попытка запугать ее или довести до отчаяния не удалась. «И, как ни странно… вдруг прониклась полным спокойствием. Почему-то, как будто Бог мне внушил, я поняла, что все это — страшная инсценировка, что Бори здесь не может быть».

Дрожащую от холода и сырости после морга, ее повели назад к следователю.

«Простите, пожалуйста, мы перепутали, и вас отвели совсем не в то помещение, — сказал Семенов. — Это вина конвоиров. А сейчас приготовьтесь, вас ждут».

Ивинскую ждала очная ставка с человеком, которому велели, скорее всего после пыток, дать показания о ее измене. Человека, которого ввели в комнату, она знала как Сергея Никифорова; он был учителем английского языка у ее дочери Ирины. Никифорова арестовали незадолго до Ивинской. Пожилой, благообразный Никифоров неузнаваемо переменился: оброс щетиной, брюки расстегнуты, ботинки без шнурков.

«Вы подтверждаете вчерашние показания о том, что были свидетелем антисоветских разговоров между Пастернаком и Ивинской?» — спросил следователь.

«Да, подтверждаю, был свидетелем», — с готовностью ответил Никифоров.

Ивинская начала возражать, но ей велели молчать.

«А вот вы рассказывали, что Ивинская делилась с вами планами побега за границу вместе с Пастернаком и они подговаривали летчика, чтобы он их перевез на самолете, вы подтверждаете это?»

«Да, это было», — ответил Никифоров.

«Как вам не стыдно, Сергей Николаевич?» — не выдержала Ивинская.

«Но ведь вы же сами все это подтвердили, Ольга Всеволодовна», — ответил тот.

Тогда Ивинской стало ясно, что Никифорова убедили дать заведомо ложные показания, утверждая, что она все равно уже призналась. Через много лет Никифоров напишет Ивинской: «Я долго обдумывал [239] Ивинская. В плену времени, 128–129. Ивинская утверждала, что простила его, а ее мать помогала ему, подыскивала желающих брать уроки английского языка после того, как он освободился и вернулся в Москву. Настоящая фамилия Никифорова была Епишкин. Бывший купец и потому подозреваемый, он взял фамилию жены после того, как вернулся в Россию из Австралии после революции 1917 г. , написать ли вам. В конечном раздумье — совесть честного человека… подсказала мне, что я должен оправдать то положение, в которое я когда-то поставил Вас, и поверьте — вынужденно, при тех обстоятельствах, которые тогда существовали. Я знаю, что эти обстоятельства в то время Вам также были известны и испытаны до некоторой степени и Вами. Но к нам, мужчинам, оне применялись, конечно, выразительнее и круче, нежели к женщинам. До моего свидания с Вами тогда я отклонил — хотя и подписанные мною — два документа. Но много ли таких, которые смело, но справедливо, идут на эшафот? К сожалению, я не принадлежу к таковым; потому что я не один. Я должен был думать и пожалеть свою жену».

После ужасной инсценировки в морге и опустошающей очной ставки с Никифоровым Ивинскую увезли назад на Лубянку в состоянии нервного потрясения. По ее словам, она вдруг испытала мучительную боль; ее доставили в тюремную больницу. Она была на пятом месяце. «Нашему с Борей ребенку [240] Некоторые исследователи сомневаются в беременности Ивинской. Их бурный роман и то, что они как будто несколько раз разрывали отношения, допускает вероятность того, что Пастернак и Ивинская снова сблизились перед ее арестом; кроме того, в то время семейная жизнь его тяготила. Справка из тюремной больницы, которую приводит в своей книге Ирина, дочь Ивинской, косвенно подтверждает слова О. В. Ивинской, хотя и не подтверждает однозначно беременности. В справке врач пишет, что Ивинская находилась в тюремной больнице «из-за маточного кровотечения» и что арестованная, по ее словам, была беременна (см.: Емельянова. Пастернак и Ивинская: провода под током 103). Других документальных подтверждений ее беременности нет. не суждено было появиться на свет Божий».

Ивинская пишет, что ее родные узнали о ее беременности от сокамерницы, которую освободили. Они, в свою очередь, рассказали об этом Пастернаку. Однако известие о выкидыше дошло до них не сразу. Весной 1950 года Пастернаку велели явиться в тюрьму, и он ждал, что ему отдадут ребенка. Знакомой он признался: он «сказал [Зине] [241] О встрече с Люсей Поповой см.: Ивинская. В плену времени, 130. , что мы его должны пригреть и вырастить», пока Ольга не вернется. Затем он сообщил, что Зинаида устроила «ужасный скандал».