Леонид Мацих - Легенды таинственного Петербурга

Петербург, воспринимаемый не только как «новый Рим», но и как новый Царьград («царствующий град», как его было приказано официально именовать), в практической жизни в качестве торговых ворот в Европу воспринимался как новый Архангельск. Однако это влекло за собой и многочисленные толкования: покровителем Архангельска был Михаил-архангел – один из патронов Московской Руси. Победа Града Святого Петра и флота Святого Андрея над городом Михаила-архангела могла толковаться символически, как победа нового уклада над прежним, как торжество петровской религии сакрального государства.

Подлинность Петербурга как нового Рима состоит в том, что святость в нем не главенствует, а подчинена государственности. Государственная служба превращается в служение Отечеству «и одновременно ведущее к спасению души поклонению Богу» (Феофан Прокопович). Молитва сама по себе, в отрыве от «службы», представляется Петру ханжеством, а государственная служба – единственной подлинной молитвой. Феофан Прокопович проповедовал первенство дел государственных по сравнению с молитвами, постами, всенощным бдением и т. д.

Город, строившийся Петром, не мог обойтись без центрального патронального собора. Взгляд на Петербург с этой стороны обнаруживает, что аналогия с Римом определенно присутствовала в сознании строителей новой столицы. В городской цитадели, которая по первоначальным представлениям должна была располагаться в центре города, был построен собор Петра и Павла, задуманный как самое высокое здание в Петербурге. Любопытно отметить, что с перенесением мощей Александра Невского, исключительно торжественно обставленным Петром, выявилась и ориентация петербургских святынь на связь с Новгородом – давним торговым партнером западноевропейского Ганзейского союза и извечным соперником Москвы. Все в Петербурге давало понять: время Москвы кончилось. Как писал в «Медном всаднике» Пушкин:

И перед младшею столицей

Москва должна была привыкать к своему «вдовьему положению»: после смерти Петра Петропавловский собор в Петербурге оказывается как бы заместителем Архангельского собора в Москве, поскольку делается усыпальницей русских государей.

Дальнейшая сакрализация личности Петра привела к тому, что город Святого Петра стал восприниматься как город императора Петра. Сакрализация императора Петра началась еще при его жизни и имела глубокие корни в идеологии петровской «священной государственности», несмотря на личную неприязнь Петра к торжественным ритуалам и придворным пышным церемониям. Так, Феофан Прокопович регулярно уподобляет императора Петра апостолу Петру, обыгрывая упомянутые выше евангельские слова о Петре как камне, на котором будет воздвигнуто грядущее здание. По его словам, «в Петре нашем, в котором мы сперва видели великого богатыря, потом же мудрого владетеля, видим уже и Апостола» – он устроил нам и утвердил «вся благая, к временной и вечной жизни полезная и нужная» и «все то на нем, яко на главном основами стоит». Евангельскому образу создаваемой церкви в речах Феофана соответствуют священное государство и его центр – святой город Санкт-Петербург.

Используя тот же образ, и сам Петр в письме Апраксину после Полтавской победы (от 27 июня 1709 г.) уподоблял одержанную «викторию» камню в основании Петербурга: «Ныне уже совершенной камень во основание Санкт-Петербурху положен с помощию Божиею». Создается цепочка символов с государственным значением, в основе которых лежит образ апостола Петра, переносящийся на образ Петра-императора.

Та же ассоциация Петра и камня видна в противопоставлении деревянной Руси и каменного Петербурга. Это противопоставление поддерживалось строжайшим запрещением возводить каменные здания где бы то ни было в России, помимо Петербурга. В 1714 году Петр указом запретил в государстве «всякое каменное строение, какого бы имени ни было, под разорением всего имения и ссылкою». Тем самым фактически создается не только образ Петербурга как «каменной столицы», но и образ деревянной России как ее антипода. Петербург мыслится как будущее России, но при этом создается не только образ будущего, но и образ прошлого ее состояния. Этот утопический образ России, воплощенный в Петербурге, отчетливо выражен в словах Феофана Прокоповича: «Август, он Римский император, яко превеликую о себе похвалу, умирая проглагола: „Древяный, рече, Рим я обрел, а мраморный оставляю. Нашему же Пресветлейшему Монарху тщета была бы, а не похвала cиe провозгласити, ибо воистину древяную он обрел Рocсию, а сотвори златую”». Говоря о «златой России», Феофан имеет в виду прежде всего Петербург, который противостоит «России древяной»; для нас важна при этом и ассоциация Петербурга и Рима, Петра и Августа. И в другом месте Феофан восклицает, обращаясь к Петру: «Pocсия вся есть статуя твоя, изрядным мастерством от тебе переделанная». Здесь камень начинает символизировать Россию и Петербург – как ее воплощение, а Петр выступает в роли творца-демиурга, божественного ваятеля, преобразующего природу.