Роберт Дарнтон - Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века

(Символическое значение fleurs blanches описано в главе 5.)

Такое же мнение можно видеть в «Vie privée de Louis XV, ou Principaux événements, particularités et anecdotes de son règne» (Париж, 1781), II, 303, где утверждается, что следующая версия песни была на записке, подсунутой под салфетку Помпадур за обедом:

Более полное описание происшествия в другой версии песни фигурирует в chansonier из Парижской исторической библиотеки, ms. 649, pp. 121 и 126.

Anecdotes sur la disgrâces de M. le comte de Maurepas

Le roi dit un jour à M. de Maurepas qu’il se débitait bien des mauvais vers dans Paris. Ce ministre fit réponse que M. Berryer faisait bien la police, mais que M. d’Argenson père du ministre de la guerre n’avait jamais pu empêcher de débiter tous les mauvais écrits qui se faisaient contre Louis XIV; que ceux qui paraissaient aujourd’hui n’étaient que depuis le retour de M. le duc de Richelieu de Gênes, ce qui arrêta un peu S.M., laquelle témoigna beucoup de froid à ce duc, lequel prit le moment où le roi était seul et supplia S.M. de lui en dire le motif. Le roi lui déclara ce que M. de Maurepas lui avait dit, ce qui piqua M. le duc de Richelieu, qui dit au roi qu’il découvrirait l’auteur. Ce duc pria un faux frère d’aller souper chez Mme le duchesse d’Aiguillon, où le ministre allait tous les jours. Etant entre le poire et le fromage, on chanta et débita les vers libres et satiriques à l’ordinaire, et le faux frère, ayant découvert tout, s’en fut trouver M. le duc de Richelieu pour lui rendre compte de ce qu’il avait entendu, ce que ce duc fut reporter au roi dans le moment…

Chanson

A l’occasion d’un bouquet de fleurs blanches que Mme la marquise de Pompadour présenta au roi aux petits château, qu’elle avait cueilli elle-même dans le jardin. On a prétendu que c’était ce bouquet avait causé la disgrâce de M. de Maurepas, attendu qu’il n’y avait dans ce jardin que M. le duc de Richelieu et lui qui eussent connaissance de ce fait, et que le jour même on trouva cette chanson sur une des chiminées des apartements, d’où l’on a infrère que c’était M. de Maurepas qui l’avait faite.

Другая версия этого стихотворения, которое снова упоминается как песня, есть в «nouvelles à la main» , написанных в салоне мадам М. – А. Лежандр Дубле, Bibliothèque nationale de France, ms. fr. 13709, folio 42v.

Следующий рапорт, не подписанный, но, очевидно, составленный кем-то из полиции, подводит итог расследования. Он взят из бумаг по «делу Четырнадцати» из Библиотеки Арсенала, ms. 11690, folios 150–151:

Одним из наиболее интересных и наименее понятых аспектов истории коммуникаций является сила музыки. Большинство людей в большинстве обществ разделяет определенный репертуар мелодий, который специфичен для их культуры и постоянно крутится в их головах. Каким бы ни было их происхождение – религиозным, коммерческим, художественным, патриотическим или (за неимением лучшего слова) «традиционным», – такие мелодии обладают огромным потенциалом для передачи информации. Они укореняются в коллективной памяти и служат крайне эффективным мнемоническим приемом, особенно в обществах с низким уровнем грамотности. Новые слова накладываются на старые мелодии, а авторы песен могут направлять свои сообщения в устную коммуникационную сеть. «Дело Четырнадцати» дает редкую возможность изучить этот процесс вблизи и ответить на связанный с ним вопрос: какие мелодии были известны обычному парижанину в середине XVIII века?

На него нельзя ответить с абсолютной точностью, но «chansonniers» из архивов Парижа содержат сотни пометок о мелодиях песен, которые звучали на улицах каждый день все XVIII столетие. Любой, изучающий «chansonniers», удивится огромной разнице в распространенности этих мотивов. Некоторые из них были хитами, быстро распространявшимися в течение нескольких месяцев и затем отмирающими. Например, мелодия «Les Pantins» использовалась для всевозможных песен в 1747 году, когда в моде были картонные марионетки «pantines», но потеряла популярность в 1748 [197].

Годом позже появился такой же хит «La Béquille du père Barnaba», продержавшийся всего пару месяцев. Некоторые мелодии – «Dirai-je mon Confiteor», «Lampons», «Réveillez-vous, belle endormie» – циркулировали с начала века, а возможно, даже дольше [198]. Но у большинства мотивов срок жизни был не больше десятилетия-двух, и, насколько я могу судить, все те, что были популярны в 1740-х, сегодня забыты.