Коллектив авторов - Польша и Россия в первой трети XIX века

По существу это была программа действий либеральной оппозиции на приближавшемся сейме. «Конституционный поляк» (Ф. Гжимала) выступил в газете с «Письмом послу на сейм 1820 г.», представлявшим собой как бы инструкцию для народных представителей. Отвечая на вопрос, как поступать послу на сейме, автор письма указывал: «Если бы я был Представителем, прежде всего я принес бы на заседание Палаты безграничную привязанность к Королю; по моему убеждению, не верить тому, что говорил этот великий Монарх, тому, что он так отчетливо гарантировал нашему народу в данной им Хартии, было бы самым пагубным позором в особенности для гражданина, а в целом для народа […]; следом за привязанностью к Королю, источник которой лежит в искренней благодарности, я отдал бы приоритет любви к Конституционному закону, и это чувство не было бы ни менее искренним, ни менее прочным, чем первое». «Конституционный поляк» подчеркивал, что «без этой Хартии нет спасения для дела отчизны», «в ней, – писал он, – я с удовлетворением усматриваю конец позора несчастной Польши, а в могуществе Короля и братского для нас народа вижу средство нашего освобождения» 21.

Советы «Конституционного поляка» были не случайны. По мнению либералов, лишь избранная ими тактика постоянного напоминания о законности конституции, с одной стороны, а с другой – всемерного акцентирования тесной связи монарха и его детища могла обеспечить ее сохранение и развитие. С той же целью они старались подчеркивать свою законопослушность и лояльность власти, непричастность к каким-либо незаконным действиям. «Друзья национального дела, – заявлял «Конституционный поляк» Гжимала, – в первую очередь и сильнее всего хотят избегать всяких раздоров и волнений, а все потому, что боятся, как бы не сделать напрасными жертвы, которые соотечественники приносили в течение многих лет, боятся прервать движение в направлении последовательных коренных улучшений, огорчив великодушного законодателя; а такое огорчение (после утраты данных им свобод) было бы величайшим несчастьем для родины». Подобные опасения имели под собой основание. Как речи, звучавшие во время кампании выборов в сейм, так и газетные материалы убеждали власти, что оппозиция готовится выступить. Редакцию газеты «Ожел бялый» обвиняли в неуважении к правительству, враждебности порядку. Уже первые выпуски нового издания подверглись атаке со стороны официоза – «Газеты Варшавской». Отвечая на критику, издатели заявляли: «Мы чтим волю Лучшего из Монархов, которую он нам огласил в Конституции, мы чувствуем, что за такое великое благодеяние поляки никогда не смогут достаточно полно выразить свою благодарность». Вместе с тем они отмечали, что служить власти это значит вскрывать недостатки и указывать на них правительству: «Таково всегда было мнение издателей газеты „Ожел бялый“, таковы их стремления, надежды, которые никогда не исчезнут, не ослабеют, ибо вдохновением им служит любовь к соотечественникам и безграничная благодарность Воскресителю нации». Такие оправдания и декларации шли в русле принятой либералами тактики, но они не спасали газету от цензуры. Редакции нередко приходилось печатать извинения перед корреспондентами за невозможность поместить их материалы в связи с цензурными изъятиями. По сообщению самого цензора, опубликованному в одном из номеров газеты, за 6 месяцев ее выхода (с начала 1820 г. по 30 июня) цензурой было вычеркнуто 2379 выражений, так как, помещая «замечания по поводу деятельности правительства», издатели представляли «самые лучшие стремления и намерения администрации края» «в искаженном свете» 22.

Власти имели претензии не только к выступлениям печати, их настораживала общая атмосфера в Королевстве. «Ожел бялый» опубликовал корреспонденцию из-под Плоцка от 11 августа 1820 г., где говорилось о появившихся в берлинской прессе статьях, касающихся Польши и особенно предстоящего сейма, на котором будто бы «должен проявиться дух недовольства и острой критики». Сообщалось, что подобные материалы печатали и другие немецкие, а также французские издания. «Ожел бялый» решительно отвергал предположение, что их авторами могли являться поляки, поскольку последние гордятся своей нацией и не стали бы обращаться с жалобами в немецкие газеты; к тому же статьи несли на себе признаки «абсолютной непольскости». Издатели газеты указывали, что «положение Королевства Польского в политическом отношении совершенно отличается от положения всех других стран»: «Конституционный закон, которым мы пользуемся, – подчеркивали они, – является добровольным делом вдохновения великой души лучшего и мудрейшего из правителей. Самой этой мысли, правильно понятой, достаточно, чтобы убедить каждого, что у нас никакое различие политических убеждений, никакое семя врожденной ненависти не превозможет любви к порядку, который один лишь может ускорить получение спасительного результата от развития либеральных институтов, мудрых и по-настоящему национальных. В таком положении партийный дух должен уступить духу единения, а все объятые им непременно должны стремиться к одной цели и наивысшему благу: Salus populi». «Ожел бялый» подозревал, что кто-то плетет интриги против Польши, пытается посеять «несогласие и недоверие», не понимая, что для этого нет причин; тот, кто наивно надеется таким способом повлиять на работу будущего сейма, наверняка не является поляком, так как его выдает «полная неосведомленность о политическом духе народа, которым он хочет манипулировать»; что же касается поляков – представителей любого социального слоя, то каждый из них скажет: «Отыди от меня, сатана!» 23