Александр Мещеряков: Упразднение тела: японский тоталитаризм и культ смерти

На современников подвиг трех солдат произвел колоссальное впечатление: впервые со времен Русско–японской войны наконец–то появились новые герои, которые пожертвовали своей жизнью ради процветания империи. Находили, что их героизм превосходит солдатские подвиги Русско–японской войны: тогда–де люди гибли, выполняя приказ, а сейчас три солдата сами приняли решение погибнуть. Читатели присылали в газеты и журналы письма, где прямо говорилось о том, что они испытывают «радость»: пока Япония рождает таких героев, беспокоиться за будущее страны не стоит.

Японские газеты твердили, что на такой подвиг способны только японцы. Потребительское городское общество западного типа, начавшее формироваться в Японии до Великой депрессии, не могло предложить ничего подобного. Тем более в условиях экономического кризиса, порожденного, как считалось, чуждой «материальной цивилизацией». Японец — как некий усредненный культурный конструкт — не был готов ощущать себя частичкой «японского народа» в мирной жизни, которая рассыпалась на осколки. Для такого самоощущения требовались более сильные стимулы.

В письмах, публиковавшихся тогда в прессе, в сочинениях школьников едва ли не самым частым было слово «слезы». Но это были не слезы жалости, а слезы умиления. «Люди с душой — будь то сто человек или тысяча — все они не могут сдержать слез. Нет такого человека, который бы не заплакал. Именно эти слезы — горячие, чистые слезы — являются символом наших чувств. Это слезы благодарности. Это прекрасные слезы».

Для того чтобы ощутить себя японцами, нужно было испытать одно и то же чувство, совершить один и тот же поступок. В данном случае это был плач. Одновременно и повсеместно пролитые слезы давали чувство единения, по которому так тосковали японцы. Искренние слезы служили подтверждением истинности чувств. А значит, и смерть трех героев тоже была проявлением истины. Японец стал мечтать о том, чтобы и его оплакали таким же образом. При этом в канонических описаниях подвига трех героев для слез родителей места не находилось — потому что им вменялось в обязанность гордиться сыном, который выполнил свой долг по защите родины и ее обитателей. И эта гордость не предполагала «горьких» слез, которые рассматривались как признак малодушия. В таком эмоциональном контексте военная цель подвига (победа над врагом) отходила на второй план. В шкале ценностей первое место занимала не конечная цель боевой операции, а те намерения, которые руководили бойцом.

В отличие от героев Русско–японской войны, в число которых входили адмирал Того Хэйхатиро (1847–1934) и генерал Ноги Марэсукэ, китайская операция начала 1930‑х годов не породила культовых фигур в высшем командовании. Три героя были не седовласыми мужами, а молодыми парнями, к тому же выходцами не из самурайской, а из крестьянской среды. В Японии власть не принадлежала народу, но общие тенденции демократизации все равно давали о себе знать. Японскому «народу» было приятно, что его представители определяют «духовные» ориентиры, в соответствии с которыми следует жить всей стране. Совершив самоубийство и последовав за своим сюзереном, Ноги был верен «пути воина» — идеалу бусидо. Нынешние молодые герои шествовали «путем народа». «Путь самурая» был индивидуальным, он вел к личной славе и не имел катастрофических последствий для общества и страны. «Путь народа» предполагал огромное количество «пешеходов», его конечным пунктом была «Большая война».

Витрины детских магазинов заполнились игрушечными танками, самолетами, пулеметами, мечами и касками. Хорошо продавались карамельки под названием «Взрыв». Детям предлагалось из готовых бумажных деталей смастерить памятник трем героям. Они хотели быть похожими на них. И мальчишки, получившие инъекцию смертолюбия, в самом скором времени получат возможность доказать, что они прекрасно усвоили урок.

В стране развернулась кампания по сбору средств для семей погибших. На конкурс песен, посвященных трем героям, было прислано более 84 тысяч произведений. Победителем был признан известный поэт Ёсано Тэккан (1873–1935). В его сочинении, в частности, говорилось: