Виктор Баранец - Потерянная армия - Записки полковника Генштаба

Маленький серебряный крестик появился на моей груди. А вместе с ним — и таинственная вера, что теперь жизнь моя осеняется всесильной волею, кару и милость которой следует принимать как должное…

Как должное воспринял я и то, что придется «снять эполеты».

На погосте возле церкви горел костер. Иноземным голосом орал приемник. Пьяные люди жарили шашлыки. На огромном тесаном камне желтоватого цвета лежала газета «Правда», поверх которой стояли стаканы с водкой и лежало жареное мясо.

Я давно уже знал, что камень когда-то был надгробной плитой, на которой сохранилась уже еле видимая надпись «Раб Божий князь полковник Ерофеев…».

Полковник наверняка был настоящим князем. Оградка на его могиле была самой дорогой и монументальной. Но и ее уже не стало. Из таких старинных оградок витого и кованого железа те люди, что живут в дачных дворцах за кольцевой дорогой, обожают делать ворота. В комбинации со старинными фонарными столбами, которые давно кто-то стащил с Патриарших прудов, получаются уникальные сооружения дивной красоты…

А вот титул князя не уворуешь. Но и это не проблема. Если нельзя что-то стащить, — можно купить. Были бы деньги.

Несколько кадровых и отставных арбатских полковников, сумевших наладить хороший бизнес, уже стали князьями и графами. Эти титулы они купили по блату у одного давнего сослуживца, долгое время приторговывающего данными услугами. Всего за 500 долларов. Если берешь оптом — дешевле будет…

Сегодня вы встречаетесь с отставным полковником, который давно считался столбовым крестьянином, а сегодня он вам представляется графом или князем. Нет страны интересней России! Массовое сползание крыши…

Церковь была древней, красного кирпича с загадочным клеймом на каждом камне. От ее стен веяло теплом. Уже более десяти лет я хожу вокруг нее и выбираю точку, с которой церквушка смотрится наиболее красиво. С годами понял, что это зряшное занятие: она прекрасна всегда — откуда на нее ни смотри. А ступишь метр в сторону от прежнего места — и уже открывается что-то новое. Вроде бы пустяк — всего лишь слегка измененный излом линии, новый кусочек света или тени, но вся она уже совсем другая. По весне, когда у древних красных стен могуче, разлаписто цветет разноцветная сирень, от этого родства старого и нового, соседства дремучего камня и юных цветов проистекает дивное волшебство встречи вечного и временного…

Позолоченный, слегка наклоненный, церковный крест багряно и ярко сиял в высоте. Звонарь старательно выбивал из колоколов певучую и торжественную мелодию. Из соседних домов спешили к церковке люди. У нескольких своих попутчиков я попытался осведомиться, какой сегодня праздник (хотелось знать, в какой день я расстался с армией), и, к удивлению своему, получил разные ответы. И не удержался, чтобы не сказать об этом сухонькой старушенции, сноровисто топающей в огромных валенках по хорошо протоптанной стежке.

— Это временное, сынок, — ответствовала она мне, — главное, что люди хотят идти к Богу…

Над домом президента догорало закатное солнце. Мы с Шерри остановились у ограды. Из будки у ворот вываливается охранник. Он зевает и хмуро косится на мою собаку… Мы уходим. Вечно голодная Шерри рвется из ошейника в поисках подножного корма. Я отстегиваю поводок. Глядя на собаку, я думаю, что в эти минуты мы с ней в чем-то очень похожи. На мне тоже больше нет поводка и я свободно могу искать свою кость. Вся разница в том, что я ушел от Хозяина, которого обязан был долгое время преданно охранять.

Мысли о долге, чести, России в эти минуты кажутся глупыми и никчемными.

Где-то вдали опять слышна стрельба. Я останавливаюсь и прислушиваюсь. Судя по голосу оружия, переговаривались автоматы Калашникова и пистолеты Макарова. По асфальту безлюдной улицы ветер со скребущим звуком гнал пустую банку из-под кока-колы…

После того как в «Совершенно секретно» появились первые публикации моих генштабовских записок, было немало угроз. Иногда среди ночи раздавался телефонный звонок, я снимал трубку, а там — похоронный марш. «Прощай, Ильич» называется. Дочку по телефону просили передать отцу, что есть вакантное место на Митинском кладбище. Передавали привет «от Максима Максимыча». Бросали в почтовый ящик мой портрет в «Совсеке», обведенный черной рамкой. Потом эти страшилки прекратились.

Наружка, «хвосты», тотальное прослушивание телефона — до сих пор.