Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

Служилые люди столь напористо оправдывались по ряду причин: они опасались телесных наказаний, штрафов, конфискации земель и потери дохода, которыми грозило государство. Они также пеклись о своей личной чести: быть ложно обвиненным в неповиновении царю (а коррупция воспринималась именно так); это серьезное оскорбление, на которое нельзя не ответить. Государство также было весьма заинтересовано в наказании коррупции: благодаря этому оберегались имеющиеся скудные ресурсы и осуществлялась обязанность царя по защите своих подданных. Власть наказывала, когда она могла это сделать, но существовали структурные препятствия к подлинно эффективному управлению чиновничеством.

В 1620 году царь Михаил Романов так определил коррупцию в одном из указов: «В городех воеводы и приказные люди наши всякие дела делают не по нашему указу, и монастырем, и служилым, и посадцким, и уездным, и приезжим всяким людем чинят насилства, и убытки, и продажи великие, и посулы, и поминки, и кормы емлют многие». Его правление было печально известно появлением так называемых «сильных людей», против которых часто возникали коллективные челобитные, спровоцированные их манипулированием судами на местах [274]. Подобным образом Григорий Котошихин, возможно, с некоторой горечью по отношению к своим бывшим коллегам, обвинял приказных судей: «Ни во что их есть вера и заклинателство, и наказания не страшатся, от прелести очей своих и мысли содержати не могут и руки свои ко взятию скоро допущают, хотя не сами собою, однако по задней леснице чрез жену, или дочерь… Однако чрез такую их прелесть приводит душа их, злоиманием, в пучину огня негасимаго, и не токмо вреждают своими душами, но и царскою…»

С ним соглашались иностранцы, включая Адама Олеария: «Брать подарки, правда, воспрещено всем под угрозою наказания кнутом, но втайне это все-таки происходит; особенно писцы охотно берут „посулы”…» [275]

Русский фольклор и сатирическая литература со злорадством высмеивали бюрократическую и судебную коррупцию. С конца XVI или начала XVII века была популярна «Повесть о Ерше Ершовиче» – пародия на обвинительную судебную процедуру и бранящихся сутяг, в которой рыбы судятся о том, кому из них владеть Ростовским озером. В другой повести выведен Фрол Скобеев – прожженный интриган и ходатай за «чужими делами». Эта сатирическая история датируется началом XVIII века. Наконец, «Повесть о Шемякином суде» вводила в России сюжет продажного судьи и хитрого крестьянина, попавшего в суд, – сюжет, известный у многих народов. Здесь бестолковый молодой человек избегает вполне заслуженного осуждения, подкупив тщеславного и глупого судью. Повесть широко распространялась в прозе, стихах и лубках, а отсылки к ней встречаются даже в изученных нами судебных делах: в 1642 году тобольский воевода приказал бить батогами человека, который назвал его суд «шемяковским» [276].

Провинциальный аппарат по справедливости вызывал обеспокоенность центрального правительства. Вдалеке от столицы, сообщение с которой могло быть весьма медленным, учреждения были обременены многочисленными обязанностями, но не обеспечены достаточным штатом. Чиновники могли своевольничать до дерзости, определенно взвешивая вероятность наказания в сравнении с краткосрочной выгодой от доходов, сопряженных с их службой. Ряжскому воеводе около 1678 года было направлено несколько указов о сдаче дела, поскольку истец обвинил его в предвзятости, но он так этого и не выполнил. В 1680 году воевода Устюжны Железопольской подвергся жесткой критике (но не был наказан) за отказ уступить юрисдикцию над людьми знатного местного землевладельца. В Москве отчитывали его: «Ты чинисся непослушен, из вотчин ево, выбирая лутчих людей, волочишь и убытчишь напрасно, и в тюрьму сажаешь, и вотчину ево разоряешь для своей бездельной корысти» [277]. Воеводы иногда в смятении оставляли свои должности, даже сбегали до прибытия сменщика, чтобы не держать ответ о небрежении. Они могли проигнорировать приказ: в 1695 году пришлось повторить приказ воеводам отправить всех заключенных в Москву для проведения суда в Стрелецком приказе; в повторном приказе отмечалось, что ни один из первоначальных адресатов ничего не ответил, преступность росла, а преступники подкупали воевод, которые их прикрывали. Впрочем, таким нарушителям не определялось никакого наказания [278]. Подобные случаи указывают на относительную слабость государства: воеводы шли на риск быть наказанными, рассчитывая, что у государства не найдется людских ресурсов, чтобы заменить их, и оно закроет глаза на их делишки.