Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

Насилие продолжалось еще два дня, что также напоминало о событиях 1648 года. Во вторник 16 мая стрельцы вернулись во дворец, чтобы требовать выдачи старшего Нарышкина, Кирилла Полуэктовича, его сына Ивана и иностранного доктора Даниила фон Гадена, обвиняя его в отравлении царя Федора Алексеевича. Царица Наталья Нарышкина умоляла подождать один день для проведения расследования и, по некоторым источникам, вместе с ней со стрельцами встречались Петр, Иоанн и царевны. В разрядной записке, составленной в конце 1683 года, утверждалось, что «великий государь указал им их выдать – думнаго дьяка Аверкея Кирилова, дохтура Яна да Степанова сына». Однако в других источниках перечисляются иные люди, начиная от сына фон Гадена и еще одного иностранного доктора Иоганна Гутменша, которых тоже схватили вместе с еще одним Нарышкиным, двумя стрелецкими полковниками и прочими [1041]. В отношении старшего Нарышкина стрельцы согласились с просьбой женщин повременить, так же как и в 1648 году.

Стрельцы вернулись за своими главными жертвами, Нарышкиными и доктором Даниилом, 17 мая, то есть на третий день, как и в 1648 году. Они пообещали, что смерть этих двоих положит конец кровопролитию. И снова кремлевские женщины стали просить о пощаде. Бутенант описывает, как две вдовствующие царицы, Наталья Нарышкина и Марфа Апраксина, а также царевна Софья встали на колени, прося о милости. Им удалось отложить на день выдачу старшего Нарышкина, Кирилла Полуэктовича, но не Ивана Нарышкина и доктора Даниила. Последовала душераздирающая сцена. Согласно русской летописи, написанной церковным человеком около 1691 года, все женщины царской семьи стали молить о пощаде. Однако, когда они поняли тщетность своих усилий, был осуществлен ужасающий ритуал. Дочери царя от брака с Милославской ушли, пятясь к дверям и трижды поклонившись стрельцам, и оставили их наедине с Нарышкиными, царицей Натальей, ее матерью Анной и Петром. Рыдая, Наталья вернулась во дворец и вывела своего брата, которого они с матерью передали на верную смерть, «яко агня на заколение» [1042].

Как и в 1648 году, требовалась ритуальная жертва, и Наталья Нарышкина, регентша при своем малолетнем сыне Петре (Иван тоже стал царем 26 мая), принесла в жертву своего брата, чтобы прекратить восстание. И действительно, после этого восстание стало затихать. Один только Андрей Матвеев не считал это актом добровольного жертвования жизнью боярина. В его рассказе о лично пережитых им событиях 1682 года, написанном в 1720-х годах, Нарышкины идеализируются. В основе такого отношения – личные мотивы: потеряв отца в первые дни восстания, Андрей Матвеев оказался под защитой Натальи Нарышкиной и несколько дней спустя тайно в чужой одежде был выведен из Кремля придворным шутом. Он укрылся в одном из отдаленных поместий царицы и рос под ее покровительством, а затем сделал дипломатическую карьеру при Петре. Вспоминая о событиях 1682 года, Матвеев сообщает, что Иван Нарышкин смело готовился к смерти, спокойно исповедался и причастился. Затем Наталья Нарышкина и Софья Алексеевна вручили ему икону Богородицы и пошли вместе с ним навстречу ревущей толпе и морю копий. Не смущаясь святой иконы, толпа ринулась к нему, схватила и поволокла прочь. Для Матвеева это был акт хаоса и насилия, а не принесение ритуальной жертвы [1043]. Однако каким бы хаотичным и жестоким ни было это мгновение, это был также и ритуал, с помощью которого государь выполнял свою ужасающую обязанность по восстановлению социальной стабильности через убийство.

На следующий день женщины добились милости от восставших, как и в 1648 году Алексей Михайлович для Бориса Морозова. Вмешавшись в конфликт, чтобы просить о милости, они исполнили роль, отведенную им идеологией Московского государства, и 18 мая спасли жизнь престарелому Кириллу Полуэктовичу Нарышкину. Это было на следующий день после того, как стрельцы заявили о прекращении кровопролития. Современник так описал эту сцену: царевна Софья Алексеевна, из Милославских, говорила со стрельцами, а Нарышкин трижды пал ниц перед мятежниками. Стрельцы согласились на постриг Кирилла Полуэктовича и помещение его в Кирилло-Белозерский монастырь. Трех его малолетних сыновей тоже пощадили. Постриг был совершен на следующий день, и всех четырех Нарышкиных отправили в ссылку по разным местам [1044].

Жестокость толпы в 1682 году явила собой ту же ужасающую смесь кровожадной анархии и особого ритуала, как и в 1648 году. Все источники едины в описании ужасной судьбы жертв. Схваченные на месте были приведены на дворцовое (Красное) крыльцо и брошены на острия бердышей и копий, подобно тому как казаки Разина расправлялись со своими жертвами, сбрасывая их с высоты. В 1682 году несчастных, брошенных в толпу, разрывали живьем на куски, топтали, срывали с них одежду. Тела и части тел большинства убитых, как с Соборной площади, так и из других частей Кремля и города, были воздеты на пики и принесены на Лобное место на Красной площади для всеобщего обозрения и дальнейшего поругания. Некоторые тела были разорваны на столь мелкие фрагменты или же «все тело смесиша, яко кал», что узнать человека уже было невозможно [1045]. Один случай был уж совсем вопиющим: 15 мая престарелого, прикованного к постели князя Юрия Долгорукова вытащили из дома на двор и убили, а труп протащили по улицам. Его тело оставалось под открытым небом всю ночь, поскольку никто не осмеливался хоронить жертвы гнева толпы. Вернувшись на следующий день, стрельцы продолжили осквернение тела неимоверным образом: они вскрыли труп и отдали внутренности на съедение псам. Говорили, что некоторые из них смазали свои сапоги трупным жиром [1046].