Борис Филин - Листая старые журналы…

В содержании его приняты меры строжайшие, караул особый приставлен и сношений с своими единомышленниками иметь ему никак нельзя.

Как же сей старик будет себя вести в продолжении времени, о том по наставлению вашего высокопреосвященства буду доносить в свое время г. министру духовных дел и народного просвещения князю Александру Николаевичу Голицыну.

Впрочем, с истинным почитанием и совершенною преданностью честь имею пребыть Вашего высокопреосвященства, благодетельнейшего архипастыря всепокорнейший слуга архимандрит Парфений».

Через месяц после этого, именно 25 августа, за №141? архимандрит писал к Зузину:

«Старик, начальник секты скопцов, содержащийся в Спасо- Евфимиевом монастыре в числе арестантов в течение сего месяца находился в положении здоровья, по старости лет его порядочном. 8-го числа сего же месяца, по моему совету и убеждению исповедался и причастился святых тайн, коего таинства, по собственному его признанию, не принимал он восемнадцать лет. Впрочем, в грубом и вредном своем расколе, как из обхождения его видно, еще не совершенно раскаялся. Со стороны единомышленников его заезжали в г. Суздаль с Макарьевской ярмарки 15-го числа сего месяца с.п.-бургский 2-й гильдии купец Солодовников и 20-го тамошний же 3-й гильдии купец Михайлов с каким-то крестьянином, кои под видом богомоления приходили в монастырь, просили у меня позволения посмотреть арестантов и раздать им милостыню по рукам. Я заметил из слов их, что они хотели узнать местопребывание начальника скопческой секты, того же часу выслал их вон из монастыря и г. суздальскому городничему в то же время дано знать о высылке их из города. Присылки денег и вещей ни откуда не было. О чем извещая вас, с истинным высокопочитанием и таковою же преданностью честь имею и проч.».

Тоже самое настоятель доносил, 3 ноября за №173, князю А. Н. Голицыну, мотивируя здесь склонность арестанта к раскаянию так:

«Я по должности своей и по обязанности моего звания посещая его (старика-арестанта) почти всякий день и по возможности моей беседуя с ним о истинных средствах ко спасению, осмеливаюсь надеяться, что он по времени раскается в богопротивном своем поступке; доказательно сие тем, что он чрез восемнадцать лет не имевши спасительной мысли быть причастником святых таинств, ныне сердечно возжелал удостоиться оных, почему августа 8 числа и приглашен был мною градский благочинный священник Петр Виноградов, назначенный от начальства для собеседования, по данным наставлениям, как с ним, так и с другими арестантами для совершения литургии, исповеди и святых тайн причастия»

20-го же декабря в донесении к преосвященному митрополиту Михаилу архимандрит Парфений выражался так:

«Посещаю его, как я уже и доносил вашему высокопреосвященству нередко; увещания слушает со удовольствием и раскаянием, называя себя великим грешником, и благодарит Бога, что остатки дней своих досталось ему проводить в безмолвном месте на покаянии».

Спустя ровно год после переселения Селиванова в Суздальскую крепость, архимандрит получил от министра духовных дел письмо, которым требовалось более подробное донесение о положении арестанта. Письма этого к сожалению при деле нет; но содержание его становится понятным по следующему на него ответу:

«Ваше сиятельство

милостивейший государь!

Получа собственноручное вашего сиятельства письмо от 11 июля, как знак отеческого расположения, спешу, по содержанию его, покорнейше донести с подробностью о всем том, что касательно известного вашему сиятельству старика по скопческой секте. Он в отношении к религии по-видимому усерден; в первый раз, по неоднократным моим внушениям, а более по содействию благодати Господней, решился принять духовника, исповедаться и приобщиться пречистым тайнам Искупителя нашего, а далее во все посты, по собственному желанию, удостоиван был приятия святых даров Господних. Время провождает он одинаково и, как он говорит, в уединении утешается токмо беседою с Богом. Но что касается до известной его ереси, то частое напоминание им о единомышленниках своих, о моленной, о надежде видеть последователей своих и даже жить с ними, заставляет сомневаться в искренности его рассказов. Об одном из таковых, хотя по-видимому нелепом, но с большим плачем рассказанном им мне, осмеливаюсь вашему сиятельству донести слово в слово.

На страстной неделе в великий пяток, по должности моей посещал я арестантов, вверенных моему надзору, в общих комнатах; наконец зашедши в Комнату и сего арестанта, нашел его горько плачущего. Вопрос мой был: – О чем ты, почтенный старец, плачешь? – Плачу, сказал, что Христа Спасителя безвинно распяли. Я ему сказал: так точно, он безвинно пострадал, единственно из любви к роду человеческому и проч. Наконец говорю, мы должны плакать более о своих грехах и очищаться от оных истинным раскаянием; а паче тебе в преклонных летах и во всю свою жизнь находившемуся в заблуждении и в делах, противных Богу и человечеству. Мне кажется, в своих поступках ты не совершенно раскаялся, часто вспоминаешь с воздыханием о своих единомышленниках, до сих пор ты не можешь мне сказать по справедливости, кто тебе был учителем и наставником, чтобы сделать над собою такой ужасный поступок? – Вздохнул он и сказал: – Ох, отец святой! видно пришло время сказать тебе всю правду. Мне было явление во сне, будто бы Господь Саваоф явился и говорит: ты имеешь грех, и если ты его не отбросишь от себя, то не будешь в царствии небесном. И показал мне нож большой, который лежал в сарае и был сильно раскален, и сказал: возьми сей нож, и проведи оным по телу своему, начиная от большого пальца правой ноги до тайного уда; и ежели нож остановится на тайном уде, то отрежь его, и будешь счастлив и спасен. Когда я проснулся, то пошел в сарай и нашел там нож, показанный мне во сне. Взяв его, пошел в ригу, которая в это время топилась с хлебом для молочения; положил нож в огонь и раскалил его так, как во сне видел; потом взявши его, провёл, начиная от большого пальца, по всей ляжке правой ноги своей до самого тайного уда; и как только до него ножом довел, то в туже минуту отрезал себе… и бросил их в огонь, которые в моих глазах и сгорели. Вот, сказал, сущая правда. Потом и над моими учениками такую же операцию делал; теперь сказал он, что уже оставил и давно не учит, и крайне, будто бы, сожалеет и раскаивается в своем заблуждении и прелести. – Сие обстоятельство не поставлено было прежде на вид вашему сиятельству, потому что в инструкции, на сей предмет данной, не изъяснено о донесении в таковых случаях. Ныне же решился на таковое представление по требованию вашему подробного известия о сем старике. Признания же его, что он выдавал себя за Искупителя и принимал от последователей своих служение, превышающее делаемое человеком, он по лукавству своему никак не сознается ни мне, ни отцу своему духовному, хотя неоднократно и разными образами старались доводить до сего признания. Об духовнике для него, по инструкции хотя и можно назначить из иеромонахов, но по неимению способных для такового предмета, с согласия начальства назначен из градских священников, в каковом качестве он и для других арестантов ныне находится. При сем ваше сиятельство преданнически осмеливаюсь уверить, что не токмо каждомесячно, как вы изволите требовать, но и при каждом значительном случае касательно сего арестанта не премину обстоятельно об всем уведомлять.