Борис Филин - Листая старые журналы…

При этом описании приложена большая гравюра, отчетливо исполненная и передающая эту отвратительную сцену с ужасающей верностью. Гравюра эта более всего может дать понятие об этом страшном истязании. По нашему мнению, она снята не с натуры, а с какого-нибудь старого рисунка, изображавшего пытку еще в конце XVII столетия. Там изображен человек, повешенный за руки (связанные, однако не сзади) на перекладину и с привязанным к ногам бревном, на котором стоит одной ногой палач, держащий в руках кнут, из которого он, по-видимому, выжимает кровь. По другую сторону, за перегородкой, перед лицом подсудимого, стоят люди в древней Русской одежде и с бородами, по всем признакам судьи и дьяки, и около них воины с бородами, в круглых шапках, с ружьями, по всему вероятию стрельцы. Сцена происходит не в застенке, а на дворе. Мы полагаем, что эта гравюра изображает какую-нибудь пытку на Стрелецком дворе или в Губной избе.

Шапп прибавляет, что палачи иногда одним или несколькими ударами кнута убивают осужденного.

Иногда на пытке били в два и в три кнута: в описании первого стрелецкого бунта, составленном Сильвестром Медведевым, сказано, что стрельцы «доктора Данила (Фон-Гадена, родом Еврея) иже в крещении Стефан, в застенке же крепко пыташа, биша в три кнута, и огнем жгоша, и потом такожде (т. е. нагого) выведоша на Красную площадь, изсекоша в мелкие части».

В Актах Юридических, изданных Археографическою Комиссией, (стр. 79) есть судебное дело конца XVII столетия: на Велеозере пытали кнутом под пыточною башнею мужика, обвиненного в курении табаку.

В торжественном входе в Москву после покорения Азова, везли на особой телеге Якушку Немчина (голландского матроса Янсена, служившего у нас в войске пушкарем и передавшегося под Азовом Туркам, а в последствии выданного ими) скованного, с петлей на шее и поставленного под виселицей; по обе стороны столбов у виселицы повешены были «кнуты и топоры и клепики и хомуты и клещи и прочие палаческие инструменты». Нет сомнения, что эти инструменты висли тут не для украшения только, а что ими после того и пытали Янсена, хотя и трудно объяснить употребление при пытке таких орудий как хомуты (Кажется, хомутами назывались петли из войлока, в которые вкладывали руки пытаемого, при подъеме его на дыбу)». Но злость человеческая весьма изобретательна.

В сочинении, изданном Рихтером и Гейслером в Лейпциге, без означения года, но как полагать должно в первых годах нынешнего столетия находятся следующие подробности: «Наказание кнутом так жестоко, что обыкновенно зависит от палача сделать его смертельным; по крайней мере в России говорят, что палач может убить осужденного тремя ударами кнута, и даже двумя. Палачи исполняют свое гнусное ремесло, следуя некоторым правилам и учатся ему особого рода упражнениями, состоящими в том, что они насыпают кучу песку и бьют по ней кнутом, наблюдая, чтоб один удар был параллелен другому».

У г. Снегирева («Русские в своих пословицах», часть 3-я) есть некоторые сведения о пытках. Жаль только, что г. Снегирев не означил, откуда он их заимствовал; если из преданий, то от кого и когда они слышаны. Г. Снегирев сделал в «Русском Вестнике» (1859) справедливый упрек г. Семевскому, что тот, поместив в своей статье «Авдотья Фёдоровна Лопухина» подробности о пытках, не упомянул, что он их заимствовал большею частью у г. Снегирева; а мы позволим себе сделать подобное замечание и самому г. Снегиреву. Все исторические сведения необходимо документовать: означать, откуда они почерпнуты.

Пытки производились в застенках, в губных и съезжих избах, в разбойных, сыскных приказах и в тайной канцелярии. В Москве застенок был у Константино-Еленских ворот, в юго-восточном углу Кремля, где ныне церковь Константина и Елены». При переделке Кремля при царе Михаиле Феодоровиче, Константино-Еленские ворота были закладены, и на место их осталась только башня, и доныне существующая. В Константиновской башне, говорит г. Снегирев, по стене Московского Кремля к ней ведущей, доселе существует крытый коридор с узенькими окошечками, где содержались приговоренные к пытке, с заклепанными устами, кои расклепывались для ответа и для принятия скудной пищи, прикованные к стене, в коей были железные пробои и кольца. Интересно бы узнать, откуда достал г. Снегирев это сведение о заклепании подсудимых; народные поговорки, где речь идет о кляпе (и которых в книге г. Снегирева о пословицах нет) указывают впрочем на это. При Петре много застенков устроено было в Преображенском. Карамзин говорит: «Среди огородов села Преображенского я с ужасом находил подвалы, темные, подземные казематы и длинные коридоры, в которых производились пытки, делались, по современному выражению, нещадные розыски. Тайная Канцелярия день и ночь работала в Преображенском: пытки и казни служили средством нашего славного преобразования государственного. В вертепах Преображенских лились потоки крови». Снегирев упоминает о пословице: правда у Петра и Павла , произошедшей, по мнению одних от Петропавловской крепости, а по преданию других, от церкви св. Петра и Павла в Преображенском. До самого уничтожения пытки, в 1801 году, она также производилась в Москве, в Сыскном Приказе, бывшем у Калужских ворот, где находился острог, обнесенный тыном: там, в каменном сарае, в присутствии судьи, приводили к пытке. Едва ли, впрочем, Сыскной Приказ существовал так долго. А народ называл то место, где производились допросы или острог – Сыскным Приказом .