Степан Злобин - Салават Юлаев

Ай, гора Урал, мой Урал!

Ты народ мой родил, Урал!

В сердце песню вложил, Урал!

Ты мне славу дал, мой Урал!..

Надежда не оставляла теперь юного батыра. Слух о том, что его привезли на Урал, пройдет между народом. Его узнают, увидят, услышат...

Если смерть не постигла его в Казани и в Москве, если судьба привела его снова в родную землю, то, значит, аллах судил ему вырваться из плена... Нет, он еще сядет в седло, он возьмет в руки саблю, он почувствует снова, как в славной горячей скачке ветер свистнет в ушах и песок, взметенный копытами, обожжет его щеки...

Вот она, Ак-Идель, родная, полноводная, быстрая Ак-Идель. Вот белые известковые скалы, на которых, как гнезда ласточек, лепятся десятки домов...

Уфа...

Как мало пути отсюда осталось до родных кочевий... Если бы вырваться долетел бы в одну ночь...

Пчелы звенели. Аромат медвяных цветов пьянил Салавата. Он чувствовал, как возвращались к нему утраченные силы.

Теперь это были уже не мечты. Салават обдумывал хитрый план, как дать знать о себе народу, как послать ему весть о том, что Салавата назад привезли в родную башкирскую землю... Салават был уверен в том, что вести о нем долетят и сами до башкирских кочевий, люди сами придут и будут добиваться увидеть его, они будут сами придумывать хитрые планы освобождения, но, может быть, этого долго пришлось бы ждать. Надо и самому постараться передать весть на волю... Ведь среди людей, которых показывали Салавату, не было многих из близких и смелых воинов, из смелых друзей, может быть, они на свободе.

Разве не было у него теперь еще больше друзей? Старик Ахтамьян, отец убитого Абдрахмана, даже и этот проклявший Салавата старик не захотел стать предателем, даже он почувствовал сердцем правду...

А Кинзя, должно быть, успел скрыться, сбежал от врагов. Уж он не отступится! Нет более верного золотого сердца, чем у Кинзи, - вот подлинный сын Урала!.. Может быть, Семка тоже ушел от врагов - ведь он, как Хлопуша, десять раз бегал из всякой неволи.

Хлопнула за стеной тяжелая, окованная железом дверь, и Салават оказался опять в каземате, в котором сидел уже раньше, - в подвале под зданием магистрата.

Окна каземата выходили на улицу. Узник часто выглядывал в окно, защищенное решеткой. Его держали под особо строгим караулом. По поводу прибытия столь важных арестантов смотритель, прапорщик Колокольцев, даже подал рапорт в провинциальную канцелярию о починке пришедших в ветхость тюремных замков, бывших в употреблении уже несколько десятков лет.

Часовые то и дело заглядывали в каземат - один снаружи, другой изнутри.

В тишине и одиночестве тюрьмы Салавату служила бы утешением песня, но петь было запрещено. Когда Салават это впервые узнал, он был удивлен, не понимая, чему может вредить безобидная песня.

Он запел в сумерках, думал и пел. Одинокая дума не могла обойтись без песни.

Только один плен знал батыр - плен сердца,

Узнал батыр другой плен - плен камня.

Каменные стены тесны

Для широких крыльев орла...

Железная сетка прежде

Защищала грудь Салавата.

Из кольчуги вытряхивал он

После битвы полную тюбетейку пуль;

Теперь железная сетка в окне

Самый страшный враг Салавата.

- Эй, ты, тише! - крикнул часовой. - Не приказано петь!.. Смотри, старый черт услышит, - прибавил он вполголоса. - Ты пой, да потихоньку, песня - она, брат, первая утеха в беде.

Салават замолчал. Несколько минут в тишине заката были слышны только шаги часового, потом солдат остановился против окна.

- Батыр, а батыр?.. Ты пой легонько... Не серчай, слышь?.. Наше ведь дело такое... служба!..

- Я твоей службе нешто мешаю? - спросил Салават.

- Экой ты, брат, и в обиду уж!.. Да ведь мне самому отрадно, коль ты поешь: эдакая дума находит... А если смотритель услышит, меня, брат, розгами будут драть.

- Ярар... Латна!.. - крикнул Салават таким тоном, который сразу прервал беседу.

Тюрьма стала мертвой и беззвучной. Часовой, огорченный молчанием Салавата, не ходил, а стоял молча, прислонившись к толстой каменной стене. На другой день тот же часовой - Ефим Чудинов - говорил со своим приятелем, солдатом Уфимского гарнизона:

- Тоже ведь бригадир!.. Чин-то знатный... Кабы не сгинул Емельян, быть бы ему теперь над башкирцами ханом...

- Тс-с!.. Тише ты, окаянный... В колодки хочешь?! - оборвал Чудинова собеседник.

- А кто услышит? - протянул Чудинов. - Да коли услышит - что сделаешь?! Весь народ говорит, что за правое дело...

- Ну, ты не каркай! - снова испуганно остановил товарищ.