Винсент Питтс - Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке

Смущенный этой эмоциональной отповедью, Кольбер ответил, что понимает стремление Оливье творить правосудие. Однако вопрос состоит в том, как ускорить процесс. На это Ормессон-старший снова повторил, что его сын делал и продолжает делать для этого все, что в его силах, день и ночь трудясь для процесса и больше ни для чего. Дальнейший обмен репликами ни к чему не привел, и раздосадованный Кольбер удалился [673]. Оливье д’Ормессона взволновало мужество, с которым отец обрушился на Кольбера, а также отклик, вызванный им за пределами семейного круга. Резкости, которыми обменялись министр и королевский государственный советник, высшее парижское общество передавало из уст в уста. Ормессон и его отец купались в потоках поддержки и одобрения, изливаемых со всех сторон, даже от Летелье [674].

Но Кольбер еще не закончил с Ормессоном и палатой. Приехав к Ламуаньону рассказать о случившемся, Ормессон узнал, что Кольбер умеет награждать друзей. Король назначил Берье государственным советником (имелась в виду должность, конфискованная у Гурвиля, сейчас находившегося в безопасности в ссылке) и выделил ему пансион в 6000 ливров. Король также приказал палате подключать Берье к своим обсуждениям и пользоваться его советами. Это стало несколько запоздалой поддержкой того, чем Берье занимался с момента создания палаты [675]. Все это вдохновило Ормессона на нехарактерный для него взрыв негодования. Все осуждают действия Кольбера, говорил он, особенно то, как оскорбительно он обошелся с Бушра и как явился к Ормессону-старшему. Потерять доход от интендантства в Суассоне из-за того, что в качестве докладчика он отказался мириться с беззаконием, – настоящий позор для Кольбера и подлинная честь для Ормессона. Эти действия – «яд для процесса». Теперь, как только Ормессон порекомендует что-либо в поддержку обвинения, можно будет подумать, что он делает это в собственных интересах, а не ради правосудия. И наконец, возвести Берье на столь важный для палаты пост означает «прославить позор и бесчестье, потому что Берье – самый бесчестный из людей». Ормессон приписывал эти действия хитрому умыслу Кольбера. Сейчас, объяснял он, Кольбер боится, что процесс Фуке затянется навечно или завершится полным провалом, и заранее ищет виноватого. Свалить вину на докладчика ему явно мало. При необходимости он подставит под удар и Берье [676].

Если у кого-то еще и оставались сомнения в том, что требовалось от палаты, то им положила конец судьба еще одной жертвы Кольбера. В середине июня палата заседала по делу незначительного провинциального сборщика налогов по имени Дюмон, обвиненного в растрате. Судьи не сомневались в его виновности, однако резко разошлись во мнениях о наказании. Докладчик Ферриоль рекомендовал смертную казнь. Его поддержали Пюссор, Вуазен и Сегье. Прецедентом послужил смертный приговор Гурвилю, вынесенный in absentia (в отсутствие обвиняемого) годом раньше, в апреле 1663-го. Другие выступали за более мягкий приговор, ибо королевские указы, которых пока никто не отменял, не рассматривали простую растрату как преступление, за которое полагалась смертная казнь. Некоторые считали, что прецедент Гурвиля неприменим, поскольку между кражей ста экю и растратой сотен тысяч есть разница. Пьер Катина, поддержанный Ормессоном, ссылался на погрешности судопроизводства как на дополнительный аргумент проявить снисхождение. Он рекомендовал штраф, ссылку и запрет в дальнейшем занимать государственные должности. Однако в итоге тринадцать голосов было подано за смертную казнь, а восемь – за более мягкий приговор [677]. В тот же день Дюмона повесили на площади перед Бастилией. Эта демонстративная суровость испугала многих из тех, кто ждал допроса и суда. И, как сказал один чиновник, она «многим стоила бессонных ночей» [678].

Следующее действие этой бесконечной пьесы театра нравов разыгралось в идиллических декорациях Фонтенбло. Под свежим впечатлением от своего триумфального праздника на открытом воздухе в Версале, о котором вспоминали как о plaisirs de l’île enchantée («наслаждениях на зачарованном острове») и о котором Ормессону в подробностях рассказала мадам де Севинье, король решил провести летние месяцы в Фонтенбло [679]. Он распорядился, чтобы туда же с ним направились палата и ее главные обвиняемые: Фуке, трое арестованных, как и он, королевских казначеев и Жак Делорме. Логика этого решения становится понятнее в контексте развития событий в Париже, где некоторые финансовые реформы Кольбера вызвали всеобщее смятение. В числе самых непопулярных был принудительный выкуп аннуитетов, обеспеченных городскими налоговыми поступлениями Парижа ( rentes sur l’hôtel de ville ) [680]. Эти инструменты служили надежными, безопасными и прибыльными инвестициями целым поколениям общественной элиты – дворян, магистратов и богатых купцов. В ратушах ( l’hôtel de ville ) и многих других местах начались выступления против отмены. Вопрос обсуждался в парламенте и даже в палате правосудия, где Сегье восхищался действиями короля, а Пюссор сравнивал вызванные ими волнения с восстаниями Фронды [681]. Кольбер воспользовался случаем возложить ответственность за протесты на «агентов» Фуке и внушить королю мысль, что Фуке надеется воспользоваться беспорядками как шансом вернуть себе свободу [682].