Винсент Питтс - Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке

Работы в Бель-Иле получили объяснение. Но оставался план из Сен-Манде. Фуке понимал, что тут он вступает на тонкий лед, и снова выдвигал в качестве центральной фигуры Мазарини. Он описал последнего как подозрительного и вздорного правителя, поощрявшего соперничество между своими ключевыми подчиненными. План появился в минуту паники. Он был продиктован опасениями, что Мазарини ищет повод разделаться с Фуке, и составлен исключительно в интересах собственной безопасности [612]. Фуке подчеркивал, что в плане не упоминаются никакие действия против короля или государства: лишь против Мазарини. Более поздние поколения вряд ли поняли бы такую странную коллизию. Однако для поколения фрондеров, бунтовавших, чтобы, по их словам, спасти страну от порочного министра, – это было в порядке вещей. Также Фуке отмечал, что никогда не предпринимал шагов для воплощения этого плана в жизнь. По собственному признанию, бывший суперинтендант никогда не говорил о нем и с теми, кто в нем упомянут [613]. Это просто фантазия, уверял он, к которой после смерти кардинала он полностью утратил интерес [614]. Понимание плана как вымысла, который так и остался никому не ведомым, было основным и в более формальной юридической аргументации, которую Фуке развернул здесь же. Ранее он ответил на полемический отклик Талона, что тот приравнивает мысль о преступлении к преступлению, искушение к греху. Как утверждал Фуке, у данного подхода нет юридических прецедентов [615]. Теперь он развивал этот аргумент. Ни французское обычное, ни римское право не содержат нормы, согласно которой мысль, желание или фантазия, сколь угодно преступные, считались бы преступлением. Но даже если бы это и было преступлением, то преступлением против Мазарини. Иначе говоря, преступление, не направленное против королевства, по закону не может квалифицироваться как государственная измена [616]. И наконец, даже если предположить, что преступление имело место, после смерти кардинала он получил от короля прощение. «Своими собственными устами король даровал мне официальное прощение и амнистию за все, что происходило при жизни кардинала» [617].

Этот диалог растянулся на несколько месяцев. С апреля до середины июля заслушивались обвинения Талона, а также их документальные доказательства. Затем, до самой осени, палата рассматривала первый раунд защиты Фуке. Такая затянутость отчасти объяснялась количеством ходатайств Фуке, а отчасти – уважением Ормессона к процедуре судопроизводства. В начале августа Талон потребовал, чтобы ему разрешили представить дополнительный доклад в ответ на доводы защиты Фуке, относящиеся к несанкционированным пансионам. Однако Ормессон отвечал, что в интересах справедливости как в этом, так и в любом другом случае, если Талон захочет рассмотреть что-либо повторно, потребуется вновь полностью заслушать все прошлые обвинения Талона и ответы Фуке. Нельзя рассчитывать, что магистраты сами вспомнят подробности предыдущих докладов. Сент-Элен с этим не соглашался, а Пюссор обвинил Ормессона в стремлении необоснованно затягивать процесс. После обмена резкостями большая часть магистратов приняла сторону Ормессона. Таким образом, слушания этого раунда защиты Фуке продлились до середины октября [618].

Перепалка между Пюссором и Ормессоном встревожила партию Кольбера, не желавшего, чтобы его докладчик оказался в изоляции. Еще один судья, Ферриоль, сказал Фуко о том, что поведение Пюссора оскорбило некоторых коллег по палате. В тот же день Фуко приехал к Ормессону домой. Его тон был извиняющимся. «Может быть, Кольберу следует поговорить с Пюссором, который, – добавил Фуко, – глубоко уважает Ормессона. Его выходки – проявления темперамента, их не следует принимать на свой счет». Ормессон оставался холоден. Его ни в малейшей мере не интересует, что о нем думает Пюссор. Он будет и впредь делать все, что посчитает необходимым в рамках своих обязанностей докладчика [619].

В конце августа Пюссор и Ормессон схлестнулись снова. Несколькими неделями раньше, без связи с процессом Фуке, Ормессон пытался получить значительную сумму, которую был ему должен герцог де Вандом. Речь шла о выплате из средств, арестованных Палатой правосудия в ходе другого расследования. Пюссор этому сопротивлялся. Он хотел, чтобы деньги получил другой кредитор Вандома, его родственник. Поскольку речь шла об активах, подпадавших под юрисдикцию палаты, вопрос предстояло решать именно ей. И Сент-Элен, и Фуко пытались унять страсти, объясняя Ормессону, что Пюссор почему-то решил, что Ормессон не будет возражать против этого странного вмешательства. Они уверяли, что Пюссор готов отозвать свое прошение в знак уважения и приязни. И вновь ответ Ормессона был холоден: и дружба, и вражда Пюссора ему безразличны. Он просто будет выполнять свой долг, полный решимости, как он записал в своем дневнике, не дать поколебать себя посулами «благосклонности» [620].