Сергей Баранов - На южных рубежах

– Подымайся, бес! Ух, испужал, черт горбатый! – бай ощутил еще один пинок, с другой стороны.

Он не чувствовал боли, не чувствовал обиды или горечи унижения от своего позорного положения. Было только облегчение от осознания, что рядом, в бескрайней и страшной ночной степи, есть люди. Бай перевернулся и хотел вскочить на ноги, чтобы обнять их и возблагодарить за спасение. Хоть он и слышал обычно неприятную ему русскую речь, сейчас она звучала песнью самого сладкоголосого акына. Он готов был признать в этих грубых людях родных, близких, любимых соплеменников из одного рода человеческого, а не из мира джиннов и духов. Все русские сейчас были в его сознании братьями, достойными самого почетного положения, хотя еще полдня назад он не удостоил бы их и кивком, если, конечно, русский не был одет в офицерскую форму.

– Братцы! Братцы! Ойбай, что я сейчас видел! Жалмауыз кемпир напала на меня! Братцы! – бай поднялся на ноги несмотря на то, что его пытались удержать в сидячем положении. Он лез обниматься и целоваться к бородатым, суровым на вид людям.

Двое казаков были спешены и держали своих коней за уздцы. Были они в боевых облачениях, в овечьих чембарах 94 94 Широкие шаровары. , заправленных в сапоги, в гимнастерках под полурасстегнутыми чекменями, при саблях и с ружьями в чехлах, присоединенных к лукам седел. Воинственный их вид добавлял баю добросердечности и благодарности за мнимое спасение, ибо именно казаков и их коней он принял во тьме за демона.

Станишники держали в руках факелы, так что пространство вокруг было хорошо освещено, и даже мирно пасшиеся неподалеку ишачки были доступны взору.

– Да сгинь ты, ведьмедь окаянный! Охолонись говорю! – отмахивался казак от бая, который лез к нему пузом вперед с явным намерением облобызать.

– Эвоно! Ты пошто орешь, аки дух нечистый? – перекрестился второй казак. – Морок кругом, а он лезет, чертяка!

– Жигиты! Вот сыпасыба! Вот молодес, а? Уй, батыр! – перешел бай на русский.

– Отойди, кайсак, отойди! Отвечай, ну! Коли по-нашенски баишь! Кто таков? – рассердился первый казак. – Где твои джигиты?

– Ойбай-ау! Дуруг! Никакая жигит нет! Я думал, что демон, вот и обманывал! – улыбнулся бай лукаво и даже ткнул заговорщически локтем второго казака, более улыбчивого.

– Чего мелешь, гладырь? Знаем мы вашего брата! А ну, отвечай! Где шайка твоя? В камышах попрятались?

– Какой шайка, басе! – бай отмахнулся от сурового казака, будто от настырной девчонки, лезущей к взрослым со своими детскими играми. – Вон весь моя шайка!

Бай указал на ишачков. Окажись он в другой ситуации, он не проявлял бы перед вооруженными казаками такого панибратства и смелости. Тем более в его случае, когда он мнил себя беглецом, бунтарем и нарушителем приказа самого начальника Колпаковского. Но теперь, спасенный от гораздо более страшных мук, от внеземных, потусторонних сил, он начисто позабыл о своих мирских грехах.

– Дуруги! Дуруги! Счас я вам подарык делаю! – толстый бай чуть не покатился в сторону своих ишачков и пинками, кулаками, проклятьями стал смешно их подгонять к казакам. Воины опешили от простого, обезоруживающе наивного поведения бая.

Аманжол достал из мешка бутылку водки, затем, пошарив в закромах, и задумавшись на мгновение, выудил вторую. С широкой, почти детской улыбкой, оголявшей желтые зубы, бай протянул бутылки казакам. Тот, что задавал вопросы нахмурился сначала, но увидав, что друг его бутыль принял, последовал его примеру.

– Взятку сует, песий сын! – наигранно сурово изрек казак.

– Нет! – громко возразил бай. – Подарык! Отсюда! – и положил ладонь посередине груди.

– Ну, коли оттуда! – засмеялся второй казак.

– А все ж, поперву ответь, ты кто такой? Куды путь держишь?

Бай несколько растерялся от такого простого вопроса. Пелена страха, застилавшая его острый взор, уже испарилась, и он увидел, что перед ним казаки, вооруженные, на конях, а сам он, стало быть, попался.

На самом деле никакого нарушения бай не совершил, разве что не сдержал слово, данное султану. Однако бай, принявший шутку султана о своей значимости перед Колпаковским, за естественную и само собой разумеющуюся истину, этого не знал. Теперь он стал осознавать, что он никто иной как беглец, задержанный казачьим разъездом. Но, как бы то ни было, а врать и изворачиваться бай умел отменно. Он даже ощутил гордость от своего дальновидного поступка по задабриванию казаков, хотя сделал он это из другой нужды.