Юрий Кривошеев - Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв.

О «туске» как о неком «сверхналоге» писал Г.В. Вернадский. Поэтому, считал он, «вполне можно понять возмущение новгородцев по поводу этого дополнительного побора. Такой налог был введен монголами как карательная мера после восстания в Новгороде. Он больше не повторялся, и основой дани продолжала оставаться десятина». [663]Последняя фраза этого объяснения, в свою очередь, содержит вопрос: почему «туска»-«сверхналог» «больше не повторялся»? Ведь выступления против монголов были нередкими и в последующее время.

На наш взгляд, В.Г. Тизенгаузен дает совершенно определенное понимание «тузгу»/«туски» как «провианта и подарков для прибывающих владетелей или послов». В нашем случае мы это и видим: послы «беруче туску» по своим обычаям. [664]Иначе смотрели на их деяния новгородцы. Почему летописец говорит о «многом зле»? Видимо, потому, что «дары» уже ранее были даны новгородцами монголам — в 1257 г. Снова новгородцы «дарить» не видели необходимости и не хотели, к тому же в пользу не «цесаря», а «послов».

Так закончился второй этап их «общения» с новгородцами. Но на этот раз большого перерыва между вторым и следующим этапом не было. В 1259 г. монголы прибыли в Новгород с твердым намерением добиться переписи. Для идеологического обеспечения они вновь (как и в Рязани) прибегли к испытанному методу — привлечению женщин. Видимо, монголы были подкреплены и в военном отношении: вместе с послами было «инех много».

Весть об их намерениях, как это часто бывает, пришла в Новгород раньше, нежели появились там сами послы. «Тои же зимы приеха Михаило Пинещиничь из Низу со лживымъ посольствомь, река тако: "аже не иметеся по число, то уже полкы на Низовьскои земли"; и яшася Новгородчи по число». [665]

Что означает «лживое посольство»? Возможны два объяснения. Либо его ложность касалась «полков», якобы стоящих где-то во Владимиро-Суздальской земле, [666]либо лживым оно названо летописцем как бы по сравнению с последовавшим потом настоящим татарским посольством, произведшим действительную перепись.

Как бы то ни было, появление татар повлекло за собой «мятежь великъ в Новегороде». «И нача оканьныи боятися смерти, рече Олександру: "даи намъ сторожи, ать не избьють нас". И повеле князь стеречи их сыну посадничю и всем детем боярьскымъ по ночемъ». [667]И только обезопасив себя таким образом, монголы приступают к тому, ради чего они прибыли в Новгород и открыто объявляют об этом. «И реша Татарове: "даите намъ число, или бежимъ проче"». Реакция новгородцев, по крайней мере той массы, которую летописец называет «чернью», была следующей: «Чернь не хотеша дати числа, но реша: "умремъ честно за святую Софью и за домы ангельскыя"». [668]Откуда такой отпор и такое самопожертвование? Ведь городу отнюдь не грозил неминуемый разгром, равно как новгородским святыням разорение. Ученые пытались объяснить этот факт. Так, по М.Н. Тихомирову, центр тяжести ответа должен лежать в плоскости «борьбы с злоупотреблениями татарских послов», «"меньшие люди" сопротивлялись не установлению переписи, а ее условиям, отягощавшим именно бедные слои населения». [669]В.А. Буров пишет о «национально-религиозном характере» этого выступления — о «противостоянии "окаянным" татарам-иноверцам». [670]В утверждениях М.Н. Тихомирова и В.А. Бурова, безусловно, есть своя «правда». Но при этом, как нам представляется, оба объяснения имеют некоторую общую и мировоззренчески более глубокую подоснову.

В литературе данного вопроса мы нашли не много упоминаний об этом. Одно из них принадлежит Н.Д. Чечулину. «Едва ли можно объяснить это (выступление новгородцев. — Ю.К .) одним простым желанием не дать татарам сведений о числе жителей… — размышляет он, — вероятнее, что перепись возбуждала против себя, как дело новое, небывалое». Добавим, тем более осуществляемое чужаками, иноверцами, как заметил Н.А. Клепинин. [671]Но Н.Д. Чечулин не останавливается на таком объяснении. Он пытается заглянуть в глубь народного сознания. «Но может быть, — осторожно говорит он, — некоторую роль играло тут и представление, отчасти до сих пор живущее в народе, что в некоторых случаях считать, весить, мерять есть дело грешное и неугодное Богу». [672]А Н.А. Клепинин прямо указал на имевший место «мистический страх перед переписью». [673]

Догадки Н.Д. Чечулина и Н.А. Клепинина подтверждаются сравнительно-историческим и этнографическим материалом. Прежде всего отметим, что в данном случае мы имеем дело с явлением архаического порядка, названным французским антропологом Л. Леви-Брюлем мистическим или пралогическим мышлением. Непосредственно к рассматриваемому нами случаю может быть отнесено следующее его наблюдение, имеющее характер обобщения принципов древнего «счисления». «В коллективных представлениях, — пишет он, — число и его числительное столь тесно сопричастны мистическим свойствам представляемых совокупностей, что они выступают скорее мистическими реальностями, чем арифметическими единицами». Причем даже в обществах, которые поднялись до отвлеченного представления о числе (а к ним, без сомнения, принадлежало новгородское общество), «мистические значения и свойства» определенных чисел продолжают сохраняться. [674]