Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Воин боролся с воином, наступал и замертво падал, воздух был наполнен шумом летящих камней, свистом стрел, криком пронзенных копьями, разрубленных топориками, обожженных горячей смолой. Защитники Тира отступили, побежали, но все же собрались для последней битвы перед святилищем основателя города, Агенора: одни почти безоружными бросались на врага, чтобы хоть еще одного унести с собой в могилу, другие прыгали со стен в море, предпочтя смерть рабству.

«Началась страшная бойня, когда наступавшие со стороны гавани воины и отряд Кена ворвались в город, — пишет Арриан о последних часах города Тира в июле 332 года до н. э… — Македоняне яростно разили все, что попадало им под меч, озлобленные долгой осадой, не принесшей им славы, приходя в неистовство при мысли о взятых в плен земляках, которых защитники Тира еще считанные дни назад казнили у всех на виду на зубцах своей крепостной стены. И они убили шесть тысяч мужчин, а тринадцать тысяч женщин, детей и стариков отдали в руки работорговцев. На тех же, кто укрылся в храме Геракла, распространилась объявленная Александром божья милость. Но таких было немного, потому что защитники Тира хотели лучше умереть, чем оставаться в живых по милости своего врага».

Сидонцы сообщили о том, что они тайно вывели из Тира несколько тысяч жителей и взяли их на борт своих кораблей. Они это сделали не из любви к ближнему и не потому, что вдруг осознали общность своего происхождения. Они спасли только тех, на чьих руках были красно-фиолетовые пятна. Эти люди принадлежали к числу ремесленников, красивших соком пурпурных улиток материал, носить который позволялось только царям. Пурпур из Тира пользовался огромным спросом, в древнем мире и был, вероятно, таким же ценным, как и красильщики из Тира.

То, о чем умолчал Арриан, сообщает Диодор и Курций Руф: «Когда наступил новый день, победителям представилось печальное зрелище воплощенного гнева царя: две тысячи молодых людей, которым удалось уцелеть в бесконечной кровавой битве, были приколочены к крестам, и кресты стояли вдоль большого участка дороги». Смерть на кресте означала мучительное умирание, которое могло длиться до трех дней. Трупы оставили висеть несколько недель — устрашение для всех тех, кто в будущем осмелится противостоять Александру.

Попытка Гефестиона избавить Тир от этого ужасного зрелища была отвергнута. «Ужас, — объяснил Александр другу, — предотвращает будущее кровопролитие. Помни о Фивах». Он напомнил и о том, что сочувствие не свойственно мужчинам. Однако в других случаях этот македонянин сам мог испытывать сочувствие — белая ворона среди правителей.

В последние дни осады Тира от Великого царя было получено второе письмо. Содержание его было настолько необычно, что Александр вначале колебался, показывать ли его своим полководцам. Он попросил гонцов никому ни о чем не говорить. Дарий предлагал ему не больше не меньше, как поделить мир: так, он готов был уступить все земли западнее Евфрата, признать Александра равным ему Великим царем, желал выплатить его семье. 10.000 талантов (около 250 миллионов немецких марок) и в придачу пообещал Александру одну из своих дочерей в жены. За всю историю никто из правителей мировой империи так не унижался. И, собственно говоря, без особой необходимости. Конечно, его флот уже больше не имел решающего значения, почти все побережье Малой Азии с ее городами было в руках противника, он потерпел поражение в двух битвах, однако же войну он еще не проиграл.

Ядро его империи, ее важнейшая часть, было еще сохранено. Нетронутой лежала плодородная Месопотамия и область до верховья Евфрата. Если он сейчас откажется от Египта, Сирии, Малой Азии, то это будет лишь незначительной жертвой по сравнению с тем, что останется от его огромной империи: необъятные земли между Тавром и Индом, Тигром и Яксартом (ныне — Сыр-Дарья). Эти территории населены были верными царю мидийцами и персами, воинственными горными племенами и внушавшими страх кочевыми народами, которые все были готовы защищать великую крепость Иран до последнего дыхания. Нужно было бы пролить потоки крови, чтобы завоевать их, — и это была бы дорогая македонская кровь. Так, во всяком случае, думал Парменион, один из самых старших и опытных македонских полководцев, проникнутый идеей македонского национализма совершенно в духе традиций Филиппа: и Филипп также довольствовался бы средиземноморским государством, простирающимся до Евфрата, и напрочь отказался бы от мысли, будучи последователем Ахеменидов, завоевать всю Персию.