Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Оно держалось, пока они не приблизились к так называемым Киликийским воротам, узкому месту в горной цепи Тавра, такому узкому, что здесь Александр сам мог оказаться запертым более слабым противником. Тот, кто сегодня, двигаясь от Анкары, проезжает мимо Пилаи Киликии, может увидеть на другой стороне ущелья глубиной более ста метров остатки этой тропы, прорубленной в голых скалах; загороженная деревянными балками, она была не более двух метров шириной. Больше четырех человек рядом по ней пройти не могли.

Александр приказал расположить армию лагерем на плато и в надвигающейся темноте поднялся с отрядом царских щитоносцев, критских лучников и с внушающими страх агрианами на перевал, ожидая каждую минуту, что на его людей обрушится град камней. Единственное, что они слышали, — это дикие крики, с которыми обращались в бегство, покидая свои убежища в скалах, размещенные здесь часовые персов. «Достаточно было обломка скалы, чтобы уничтожить нас…», — удивлялся царь. В ту же ночь начался марш сорока тысяч. Когда авангард, спустившись с перевала, вышел на равнину к морю, сиявшему в голубой дали, македоняне, должно быть, чувствовали себя оказавшимися в раю при виде плодородных земель Сезама: полей овса, пшеницы, пшена, виноградников и фруктовых садов.

Причину, по которой персы не перекрыли перевал, что было легко осуществить с самыми лучшими воинами, пытались объяснить тем, что они по природе своей были всадниками, не имели опыта военных действий в горах и ожидали врагов там, где может наиболее удачно развернуться кавалерия — в просторной долине. Растоптать копытами в чистом поле — только это, по их мнению, было достойно героев-персов. Скоро воины увидели башни Тарса, проступавшие сквозь клубы дыма горящих полей, подожженных сатрапом Киликии при отступлении. Утомленный жарой, Александр приказал авангарду сделать привал, а сам, сняв шлем и латы, бросился в Кидн, несущий свои ледяные воды с гор Тавра.

Несколькими часами позже он почувствовал себя окончательно разбитым и утомленным прошлыми боями; он бредил в Лознобе дни и недели. «Безграничная печаль, словно оплакивали покойника, царила в лагере. Старые полководцы проклинали себя за беспечность: знаменитейшего из царей, самого известного в истории всех времен, сразила не рука врага, а купание в реке, и Дарий становился победителем еще до того, как встретился с ним», — писал Квинт Курций Руф.

Врачи, собравшиеся во дворце сатрапа Тарса, были растеряны. Наконец, они вызвали Филиппа, грека, который с давних пор заботился о царской семье. Старик сварил напиток, мерзкий запах которого заставил всех содрогаться от отвращения, выслал своих «коллег» за дверь и подал чашу царю. Посмотрев на Филиппа долгим взглядом, Александр передал ему письмо, и в то время как врач читал, он малыми глотками пил снадобье. В письме сообщалось, что Филипп, завербованный персами, замышляет отравление. Оно было написано верно оберегающим царя и чересчур подозрительным Парменионом, который все еще находился в Анкире.

Жизнь врачей в то время таила много опасностей (о чем наглядно свидетельствует смерть Гефестиона). Излечение известного человека упрочивало и преумножало их славу. Но если знатный пациент умирал, в их действиях усматривали халатность или преднамеренное злодейство. Филипп испугался за свою жизнь, когда у царя начался приступ удушья и он впал в беспамятство. Однако демон его лекарства оказался сильнее, чем дьявол смерти. Через неделю Александр смог обойти строй своих воинов вместе с облегченно вздохнувшим греком.

Когда его спросили, почему он не поверил Пармениону, царь ответил: «Мне показалось, что лучше пасть жертвой преступления, чем собственного постыдного страха». Звучит слишком громко, чтобы быть правдой, — так можно было бы сказать о каком-нибудь другом властелине. Однако подобное высказывание соответствует характеру Александра. Возможно, так и думали Плутарх, Курций Руф, Арриан, которые поведали об этом. Принято считать, что правдивые рассказы скучны, но бывает и по-иному.

Что касается Кидна, который сегодня называется Гексу, а в средневековье именовался Салеф, следует для исторической точности упомянуть, что в 1189 году Фридрих I Гогенштауфен, прозванный Барбароссой, утонул в той же самой реке, которая в случае с Александром дала мировой истории несколько иной поворот.

Прошло еще восемь недель, прежде чем Александр достаточно окреп, чтобы вести свои войска. За время его болезни ничего существенного не произошло. И мы можем спокойно отправиться в путешествие за тысячу километров, в Вавилон, где «царь царей» Дарий собрал военный совет. Возникла ситуация, которую никто не мог предвидеть: родосец Мемнон умер при осаде Мителены. То, что запланировал лучший полководец Дария и что уже частично осуществил, а именно: перенес военные действия на территорию Греции, отрезал Александра от баз снабжения и ударил с побережья ему в тыл — стало бессмысленным. Только немногие считали, что племянник Мемнона, Фарнабаз, станет его достойным преемником. Он получил приказ высадить у Триполиса служивших на его кораблях греческих наемников и двинулся маршем к Вавилону, где уже собрались мидийские, североафриканские, армянские и гирканские воины. Вместе с отборным корпусом юношей и двумя тысячами телохранителей, называемых «бессмертными», они составили «исчисляемое сотнями тысяч и даже миллионами» войско (как всегда, непомерно преувеличенное число, которое можно спокойно сократить наполовину).