Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

«Дань персам платить не надо. Город освобождается также от податей», — таков был царский подарок его Трое на прощание.

Бросок копья Александра, танец era, обнаженного, у могилы вызывают насмешки потомков, в чьих глазах македонянин выглядит юнцом, который излишне ревностно поклонялся мифологическим героям и явно попал под влияние Гомера. Экзальтированный человек, романтик… Его современники думали по-другому. Для его солдат, особенно греков, сам факт того, что копье так глубоко вошло в землю врага, явился важнейшим символом — ведь здесь говорили боги. Не почитать Ахиллеса считалось чем-то вроде осквернения святыни. Даже простой воин знал о Троянской войне, а тот, кто умел читать и писать, впитал этот культ с эпосом Гомера — поэта, который пробудил в греках чувство принадлежности к единой нации, имеющей славное прошлое.

«В самом нежнейшем детском возрасте дают несовершеннолетним, которые только что начинают учиться, Гомера — как первую пищу. Почти младенцами мы орошаем молоком его наши души. Он с нами, когда мы становимся более зрелыми, но только во взрослом человеке он расцветает по-настоящему и не надоедает до самой старости», — писал Гераклит.

Солдаты знали, что одним из предков их полководца является самый популярный греческий герой Трои, воплощение храбрости и мужества — Ахиллес, сын богов, который, оказавшись перед выбором — жизнь долгая и бесславная или короткая, но яркая, — предпочел последнее.

О том, чтобы все узнали о броске копья, о чествовании героя и обмене щитами и другим оружием, позаботились соратники царя, чьими стараниями чудесные рассказы передавались из уст в уста. Таким образом солдаты, говоря современным языком, «получали мотивацию» перед походом. Александр в совершенстве владел искусством придавать своим поступкам характер символов. Он использовал их с той же целью, что и предсказатели. Не напрасно историки называли его «мастером очевидных действий». Предпринимаемое им не только становилось красивым жестом, но и указывало путь грядущих перемен. Когда, к примеру, он провозгласил в Илионе-Трое демократическую форму правления, это означало: и все другие греческие города Малой Азии скоро будут свободны. В подобных свершениях всегда было что-то жреческое, пророческое.

Александр верил в богов, но он верил и в то, что они носили в себе много «человеческого, слишком человеческого». Он полагался на дар своих ясновидящих, хотя не считал преступным иногда истолковывать пророчества по-своему. Он был глубоко убежден в своем божественном происхождении, однако, демонстрируя собственную независимость, при случае не упускал возможности поиздеваться над этим. Кто хочет понять Александра, должен знать, что религиозность и неверие, мифологизация и скепсис — эти противоположные ипостаси его мировосприятия — были переплетены так тесно, что часто очень трудно отделить одно от другого.

Так, «Илиада» являлась для него и поэтическим шедевром, и дневником войны одновременно. Аристотель написал к ней комментарии специально для Александра. На протяжении всего похода эта рукопись лежала вместе с кинжалом у него под подушкой. Люди, о которых повествовал Гомер, жили почти тысячу лет назад. Однако они не казались чужими: это были воины, которые собирались за царским столом после тяжелого дня, хвастали своими подвигами, напивались допьяна, внимали песням рапсодов, спорили, даже дрались… Это были герои, для которых храбрость являлась наивысшей добродетелью, а слава — желанной целью. Жить, подражая героям Гомера, считалось у македонской знати священным долгом. Идеалы, которые поэт ставил в центр внимания, были и ее идеалами. Пиршество Александра с его полководцами, придворными поэтами, философами могло бы быть застольем Агамемнона или Приама. И если царь о чем-то сожалел, то лишь о том, что у него нет Гомера, который бы увековечил его подвиги, а есть лишь Каллисфен (хотя он и был племянником Аристотеля).

Но возвратимся к армии. Царь вел свои войска через Перкоты в Лампсак по равнине Адрастея. Они были в пути уже четыре дня, но не обнаружили и следов врага. Ничто не страшило Александра больше, чем то, что персы уклонялись от встречи, определенно увлекая его все дальше вглубь опустошенного, безлюдного пространства, чтобы потом отрезать путь к отступлению. Стратегией изматывания врага и лишения его возможности пополнить запасы продовольствия Фабий Кунктатор довел карфагенского полководца Ганнибала до отчаяния. Жертвой этой стратегии пал и Наполеон в России. На душе Александра стало бы еще тревожнее, если бы он знал, что самый способный военачальник противника именно это и задумал, а кроме всего прочего решил задействовать превосходящий флот, чтобы перенести войну на территорию Греции, склонить города-государства к переходу на свою сторону или принудить их к капитуляции.