Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Во главе царства, простиравшегося от Индийского океана до Средиземного моря, от Гиндукуша до Ливийской пустыни, стоял Дарий III, пришедший к власти благодаря визирю Багою, который устранил всех других претендентов старым, как мир, способом — ядом и кинжалом. Как Великий царь взошел на трон, так он и царствовал: несамостоятельно, нерешительно, пребывая в плену сплетен придворных льстецов, что было недостойно династии Ахеменидов и ее знаменитых представителей, незаурядных личностей — Кира Великого, Камбиза, царей Дария I и Ксеркса. Такой слабый государь не имел шансов противостоять так называемым сатрапам — наместникам отдельных провинций. Протестовать сатрапы пытались и при сильных Великих царях. «Защитники власти» — что означает в переводе с персидского « satrap » — прежде всего думали о собственной власти.

Громадное царство, населенное десятками народов, говоривших на множестве языков, разделенное возвышающимися до небес горами, покрытое бескрайними пустынями, изрезанное шумными потоками, держалось только на силе. Особенно тяготели к независимости западные земли и территории завоеванных стран (к ним относился и Египет): они не горели желанием сражаться за персов, равно как и греческие города-государства на побережье Малой Азии. Персия переживала упадок, это было государство, расшатанное дворцовыми смутами, опустошенное коррупцией, истощенное роскошью знати, не способное создать обученную армию, одним словом — колосс на глиняных ногах, которого вполне по силам свалить одному атакующему, решительному и смелому. Так думали греки, уверенные со времен лидийских войн в своем моральном, политическом и военном превосходстве. Так думали и македоняне. В этой убежденности была доля высокомерия и чреватая ошибками заносчивость.

Какую военную цель преследовал Александр? Собирался ли он, согласно планам отца, ограничиваться освобождением прибрежных греческих полисов и включением в сферу своего влияния западной Малой Азии, что соответствовало задачам так называемой «войны отмщения»? А может быть, с самого начала планировал завоевание всего Персидского царства? О его намерениях мы знаем очень мало. Возможно, следует ответить на этот вопрос, памятуя об Аристотеле, который в Пелле спросил своего ученика: «Как ты будешь действовать при определенных обстоятельствах?» Александр ответил: «Я узнаю это только тогда, когда эти обстоятельства наступят».

После двадцатидневного марша, в котором каждый солдат имел ночью крышу над головой, каждый больной мог рассчитывать на помощь, каждая лошадь получала охапку сена, а каждая сломанная повозка попадала в руки умелого мастера, армия дошла до Сеста. Мы часто еще будем восхищаться умелым расчетом и продуманностью до мелочей всего этого гигантского предприятия, иногда не зная, что ценить выше — успехи Александра как организатора или его полководческий гений.

Флот давно достиг Геллеспонта, обладая во много раз большей скоростью, отличающей военно-морские силы от сухопутных войск. Корабль гораздо быстрее проделывает путь от Геркулесовых столбов (Гибралтара) до Афин, чем повозка, запряженная быками, преодолевает расстояние в сто километров. Когда-то персидский царь Ксеркс, переправляясь через Геллеспонт по мосту на плавучих опорах, приказал бить море бичами, чтобы оно успокоилось. По отношению к македонянам Посейдон был настроен милостиво. Парменион смог переправить армию на своих триерах и грузовых кораблях за несколько дней через почти шестикилометровый морской пролив.

Вторжение началось. Захватчики не потрудились даже официально объявить персам войну. Какое право они имели нападать на страну в мирное время? Вильям Вудсорп Тарн, английский исследователь личности и эпохи Александра, писал: «Было бы пошлым анахронизмом рассматривать это вторжение с точки зрения морали и называть Александра прославленным разбойником. Конечно, говоря по совести, ему нет никакого оправдания. Но было бы неправомерным рассматривать события IV века до н. э. с точки зрения современной морали».

Греки относились к варварам с предубеждением, как к неполноценной расе, существам вне закона. Мыслители того времени не видели ничего предосудительного в этом вторжении. Платон говорил: «Все варвары по своей природе враги, и потому естественно и справедливо вести против них войну, даже превращать их в рабов или истреблять». Аристотель считал его вполне правым, он учил своих учеников обходиться с варварами, как они того заслуживают, а именно как с рабами.