Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Печальные вести принес Оксиарт с запада: до греческих поселенцев в Бактрии и Согдиане, бывших воинов Александра, дошла весть о его гибели. Они тысячами снимались со своих мест и двигались на родину, в Элладу; среди иранцев южнее Гиндукуша, в Арахозии и Дрангиане тоже неспокойно. Евмен, начальник канцелярии и издатель эфемерид, сообщил, что в казне армии не хватает звонкой монеты. И еще нужно было известить Аристотеля о судьбе его племянника, который, как нам известно, нашел свою смерть — то ли от руки злодея, то ли вследствие болезни. Так или иначе, это было преступление.

Едва успев выздороветь, Александр вновь сел на свою триеру — ночью, чтобы никто не видел, что он опирается на чью-то руку. Надежда на то, что капитуляция маллийцев и оксидраков образумит и другие народы, оказалась напрасной. Чем дальше на юг продвигалось. войско, тем упорнее становилось сопротивление, возглавляемое брахманами, призвавшими к национальной освободительной войне. На землях Самба, Содра, Массана, Мусикана, Прая жители оставляли свои города и селения, укрывали женщин и детей в горах и выступали против ненавистных завоевателей. Поскольку многие пришельцы считали себя неуязвимыми для железа, индийцы смазывали наконечники стрел змеиным ядом. Тот, в кого попадала такая стрела, умирал в страшных мучениях. Попавших в плен бросали в клетку с тиграми или под ноги слонам. Македоняне платили тем же — око за око, зуб за зуб. В каждом индийце, оказавшем сопротивление, они видели злоумышленника, из-за которого желанное возвращение домой отодвигалось все дальше и дальше. Брахманов распинали на крестах, которые выставляли перед городскими воротами. «Повсюду огонь, опустошение, резня, — писал Диодор. — Цветущие некогда края превратились в пустыню. Над селениями кружат стервятники, в руинах хозяйничают гадюки». Но террор и на этот раз не достиг своей цели. Никто больше не верил обещаниям, что волос не упадет с головы того, кто останется в своем доме, и что пощадят даже тех, кто выступал против войска Александра с оружием в руках.

Летом 325 года до н. э. пробил час человека, имя которого время от времени вскользь упоминалось летописцами, но его фигуру затмевали такие сподвижники Александра, как Гефестион, Кратер, Птолемей, Парменион, Филота, — что, впрочем, неудивительно, если принять во внимание особенность его характера. Ведь о нем пишут как о муже непритязательном, простом и скромном. Речь идет о Неархе, сыне Латима из Лато, что на Крите, друге юности Александра. После свадьбы Филиппа с Клеопатрой он оказался в ссылке; в самом начале похода в Азию стал сатрапом Ликии и Памфилии, позднее командовал элитными войсками агриаи и царскими щитоносцами и стал, наконец, в Буцефале, как уже было упомянуто, командующим речной флотилией. Неарх был, как, пожалуй, и Парменион, верен своему царю, но не раболепствовал, возражал Александру, если считал это необходимым, имел свое мнение и отстаивал его, что было не так просто н придворном окружении. Уже только поэтому он выделялся среди полководцев македонской армии как личность незаурядная, вызывающая интерес.

В Паттале, городе, стоящем в дельте Инда (сегодня Хайдарабад), до которого, наконец, добрались участники экспедиции, продолжавшейся девять месяцев, Александр призвал его в себе. С верфей доносился стук молотков и топоров, визг пил — здесь работали день и ночь и строили корабль за кораблем. Неарх оставил очень яркое описание их беседы. Царь спросил, не знает ли он человека, который мог бы командовать флотом в сто кораблей, и не каким-то там речным, а настоящим, который будет бороздить океан, простирающийся между устьем Инда и Персидским заливом. Конечно, корабли не настолько совершенны, чтобы пуститься в такое плавание, а матросы полны страха перед морскими чудовищами. И на этом месте должен быть человек, чувствующий себя в море как дома, умеющий ориентироваться по звездам, владеющий ремеслом морехода, человек, на которого люди будут смотреть как на своего командира и которому будут доверять.

Добродушный и доверчивый Неарх не понял, что с ним ведется игра, ибо имелся в виду не кто иной, как он сам, и начал предлагать кандидатуры. Царь отвергал их одну за одной: нет, этот не подойдет, ему не хватает выносливости; второй тоже не годится, вечно его тянет домой; о третьем и говорить нечего, уж он-то не станет рисковать жизнью ради спасения своего господина; а у четвертого при виде паруса начинается морская болезнь… Критянин нарушил воцарившееся молчание: «Если море судоходно и плавание в человеческих силах, с помощью богов я благополучно приведу корабли в Персию».