Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

Нет, всё-таки не писатель Лажечников вдохновлял писателя Достоевского! В «Ледяном доме» интересующее нас словоупотребление однозначно. «Ветошка» – это ругательство и ничего более. Оно указывает на заискивание перед сильными мира сего, подлость, низость души. Можно ли упрекнуть в этом самоотверженного Макара Девушкина? Или даже господина Голядкина, первого в ряду «подпольных индивидуалистов» Достоевского? Какое касательство к проблеме воскрешения и гибели человека имеет проходное лажечниковское словцо?

Но к этой проблеме напрямую относится драма, изложенная в «Повести временных лет». Бог борется с дьяволом: как сказано в «Братьях Карамазовых», полем этой битвы является сердце человеческое.

Или – весь человек.

Родиона Раскольникова мучит вопрос – не тварь ли он дрожащая? Выражение заимствовано из Корана – из переложенной Пушкиным 43-й суры:

В «Евгении Онегине» присутствует тот же коранический образ:

Согласно дохристианскому языческому мифу, тварный человек произошёл из ветошки. Он в телесной своей ипостаси есть несовершенная – смертная и дрожащая – тварь.

«Человек-ветошка» и «тварь дрожащая» – оба эти определения восходят к нехристианским священным текстам (языческим преданиям и Корану).

Подобные «антиличностные» трактовки человеческой природы неприемлемы для христианства, где человек, созданный по образу и подобию Божию, выступает прежде всего как существо духовное, нравственное, заслуживающее спасения. То есть именно в том качестве, в каком хотел бы трактовать его Достоевский.

Но здесь возникает ещё один мотив.

Очевидно, сотворение человека из ветошки не входило в первоначальные намерения языческого бога. Но он по каким-то причинам (случайная утрата обретшей сакральное значение туалетной принадлежности?) вынужден принять предложенную дьяволом дихотомию. Так достигается раздел «сфер влияния». Человек как целостное творение Божие подменён его полутворением. Ветошка – символ подмены.

Именно в указанном смысле употребляет этот «термин» автор «Двойника».

«От него [Голядкина-младшего] ведь всё станется! – говорит господин Голядкин. – Ах ты, господи боже мой!.. И подменит человека, подменит, подлец такой, – как ветошку человека подменит и не рассудит, что человек не ветошка. Ах ты, господи боже мой! Эко несчастие какое!..»

Итак, ветошка – символ подмены. Homo sapiens, создание Божие, обращается в Homo substitutus (человек подменённый). Живой, тёплый, натуральный человек (человек вообще) может обернуться ветошкой, а на его место победительно устремляется кто-то другой. Господин Голядкин бессилен перед наглым самозванцем, Голядкиным-младшим. Кто же этот навязчивый персонаж?

Двойник господина Голядкина, Голядкин-младший, имеет, очевидно, ту же природу, что и ночной посетитель Ивана Фёдоровича Карамазова, в которого последний, по примеру Лютера, запускает стаканом. Дьявол – «обезьяна Бога» (в известном смысле его «отрицательный двойник», Антихрист). Тем легче удаются подобные карнавальные штуки «на человеческом уровне». «Царя подменили» – одна из излюбленных русских тем. Страшится, что его подменят, «как ветошку», и господин Голядкин. «Человек не ветошка»: с кем, однако, он отважился спорить, кому толкует о сём?

Ветошка, которой вероломно был «подменён» целостный человек у истоков творенья, этот «низкий» предмет вдруг становится объектом пристального художественного созерцания. Если даже подобный интерес носит случайный характер (впрочем, что в искусстве случайно?), он в высшей степени символичен. Глубинные пласты языческого дохристианского «фольклорного» сознания проступают в классической русской прозе.

Я не ветошка; я, сударь мой, не ветошка!

Дьяволу мало смертной плоти господина Голядкина. Ему подавай его бессмертную душу.

Вспомним самый колец «петербургской поэмы».

Он [Голядкин] впал, наконец, в забытьё… Когда же он очнулся, то увидел, что лошади несут его по какой-то ему незнакомой дороге. Направо и налево чернелись леса; было глухо и пусто. (Так исподволь возникает знакомая музыкальная тема – «Записки сумасшедшего». – И. В .) Вдруг он обмер: два огненные глаза смотрели на него в темноте, и зловещею, адскою радостию блестели эти два глаза. Это не Крестьян Иванович! Кто это? Или это он? Он! Это Крестьян Иванович, но только не прежний, это другой Крестьян Иванович! Это ужасный Крестьян Иванович!..