Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

Конечно, всегда возникает соблазн почесть подобные речи «заявлением о намерениях», тем или иным видом внутрисемейной дипломатии. Но существует одно особое свидетельство, которое не оставляет ни малейших сомнений, что Достоевский говорит то, в чём внутренне глубоко убеждён.

Известно, с каким волнением и трепетом ожидал 46-летний отец появления первого ребёнка. Тем поразительнее его слова, которые 16 (28) октября 1867 г. записывает будущая мать: «Как-то мы говорили сегодня с Федей, он толковал, что если бы у него был какой-нибудь капитал, то есть если бы он был в состоянии что-нибудь оставить, то он оставил, конечно бы, Паше, а не Сонечке (предполагаемое имя будущего ребенка. – И. В .), потому что будто бы он к Паше имеет гораздо больше обязанностей, чем к своей собственной дочери» [1052].

Разумеется, подобное заявление не могло слишком ободрить находившуюся на пятом месяце беременности Анну Григорьевну. «Как это несправедливо, так это и сказать нельзя, – с горестью комментирует она слова мужа. – Ни денег у нас нет, ни Сонечки, а мы уж бранимся из-за неё». Это, конечно, так, но бранятся супруги скорее из-за Паши Исаева. Симпатий к нему у Анны Григорьевны от этого не прибывает.

Через 45 лет, расшифровывая и переписывая свой дневник, Анна Григорьевна сделает примечание – что их с мужем тогдашний отъезд за границу был абсолютно оправдан. И не только из-за угроз кредиторов, но и потому, что Павел Александрович и «вся семья» (т. е. родственники мужа) непременно бы испортили их семейную жизнь. И тогда, «прогнозирует» Анна Григорьевна, она, не выдержав обид, ушла бы к своей матери вместе с ребёнком. «Говорю это твёрдо, – добавляет автор дневника, – зная свой тогдашний характер» [1053]. Действительно, наблюдая его, нет причин ей не поверить.

Достоевский был сильно задет тем, что ближайшие родственники замедлили поздравить его с рождением дочери. Поэтому он не мог не порадоваться реакции на это событие пасынка:

Поздравляю Вас, папа́, и Анну Григорьевну с рождением милой для Вас дочери!

О рождении дорогой Сони я узнал из письма Эмилии Феодоровны. Ещё не видавши, ужасно полюбил эту девочку. Поцалуйте эту слюняшечку бесчисленное число раз! Здорова ли теперь Анна Григорьевна, как она теперь себя чувствует? Я перед ней много виноват: не мог до сих пор собраться написать ей. Что Соня, здорова ли? Умеет ли она держать головку? Поздравляю, голубчик папа́, Вас с счастьем, которым Вы теперь наслаждаетесь. Я рад, от души рад, что у Вас есть собственное дитя! [1054]

Конечно, здесь при желании можно усмотреть некоторую – впрочем, связанную с сюжетом – слащавость. Но, кажется, нет и следа той ревности, которая могла бы возникнуть в связи с утратой Исаевым сыновней монополии.

Естественно, по мере появления собственных детей Достоевский всё больше сознавал свои новые родительские обязанности. Пожалуй, это обстоятельство могло в известной степени повлиять на его охлаждение к Паше. Правда и то, что безалаберность Павла Александровича, упорно не желавшего взрослеть, давала веские основания для отцовского недовольства. Но, без сомнения, немалая заслуга здесь принадлежит и Анне Григорьевне.

10 (22) июня 1867 г., получив в Дрездене письма от своей матери и брата, Анна Григорьевна заносит в дневник: «…Они пишут, что Паша ужасно им надоедает, что он мучает маму, требуя от неё денег, что будто бы она ему что-то должна, что даже спрашивает, получила ли мама деньги от всех жильцов и т. д. Когда я прочла, это меня так взбесило, что я вся раскраснелась и ужасно тяжело дышала. Я не запомню, чтоб я так сильно сердилась, как на этот раз. Как он смеет?» [1055]Анну Григорьевну не может не уязвить тот факт, что Паша на правах родственника вмешивается в жизнь её «старой» семьи и даже пытается, как можно заключить из родственных жалоб, контролировать финансовые потоки . Трудно сказать, насколько справедливы эти исходящие от Сниткиных обвинения. Но в их свете фраза из письма Достоевского к Паше – что Анна Григорьевна любит его ничуть не меньше самого автора письма [1056], – выглядит несколько гиперболически. Зато она свидетельствует о честных усилиях по сохранению мира в семействе.

У Анны Григорьевны есть в Петербурге сочувствователь – Аполлон Николаевич Майков. Относясь с большой симпатией к ней самой, он далеко не в восторге от Паши. «На мои вопросы на что ему деньги? – сообщает Майков свежие новости из Петербурга, – он говорил такой вздор, что уши вянут» [1057]. Например, что ему нужно внести плату в университет за слушание лекций по римскому праву или за занятия стенографией. И римское право, и стенография вызывают у поэта большой скептицизм.