Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

Через Майкова, кстати, идут выплаты предназначенных Исаеву сумм, и казначей полагает за благо выдавать их не сразу, а по частям. Прося жену Майкова поблагодарить Аполлона Николаевича за такую манеру, Анна Григорьевна добавляет: «Этот малый (т. е. Исаев. – И. В. ) положительно делать ничего не желает. Матушка и сестра достали ему два места по двадцати пяти рублей в месяц; он пишет, что “это заставило его призадуматься”, но ещё не взять место; решительно, он метит в министры. Человек, чуть ли не безграмотный, пишущий к нам с такими ошибками, что за него совестно, ещё затрудняется, взять ли ему место в такую ничтожную для него сумму <���…> гораздо легче и приятнее сидеть на чужой шее и ничего не делать…» [1058]Насчет Пашиной безграмотности Анна Григорьевна, скорее всего, права. Еще в 1864 г., отвечая на письмо пасынка, Достоевский как бы впроброс замечает: «Да вот ещё что: слово две нед е ли пишется через букву ѣ, а не е , как ты пишешь, нед е ли. “Будете писать” пишется не “будите писать” , как ты пишешь, а буд е те писать» [1059].

Теперь к повзрослевшему Паше имеются и другие претензии.

Оставшись в Петербурге, он, как это кажется Достоевскому, далеко не всегда с должной аккуратностью выполняет комиссии, возлагаемые на него отчимом. Так, «зависают» десять рублей, назначенные для передачи Прасковье Аникиевой и сыну её Ванечке. Паша внятно объясняет, что поручение не исполнено за отсутствием на месте указанных лиц. «Будьте спокойны, – пишет он отчиму, – деньги эти будут целы, хоть до Вашего приезда; ибо я не так ещё жаден до растрат чужих денег: у меня есть ещё, слава Богу, и совесть и честь!» [1060]

Но адресат и не сомневается в честности пасынка! Он поручает ему распечатать присланные на его, Достоевского, имя письма и вложить их для пересылки в большой конверт: «…разумеется, не читая и не смотря даже на подписи» [1061]. Трудно сказать, что ценнее в этом замечательном наставлении: оказываемое ли адресату доверие или сугубо воспитательная методика. В любом случае, Достоевский не устаёт повторять: «…сердце у него добрейшее, и сам он благороден…»

Правда, однажды смятение охватывает-таки автора «Идиота». Вследствие действия «испорченного телеграфа» (информация исходит от тёщи, матери Анны Григорьевны) Достоевскому начинает мниться, что Паша якобы направляется в Москву, к М. Н. Каткову – дабы потребовать от него в счет гонорара за печатающийся в «Русском вестнике» отцовский роман некоторую сумму на своё содержание. Это недостоверное (но Достоевскому отнюдь не кажущееся таковым!) известие столь впечатляет автора романа, что он не только просит Майкова тщательнейшим образом расследовать всё дело, но и решается на совершенно отчаянный шаг. Он пишет извинительное письмо самому Каткову. Вынужденный разъяснять издателю «Русского вестника» свои домашние обстоятельства, он испытывает чрезвычайную неловкость. И всё-таки находит слова оправдания для пасынка, который «совершенно честен»: «Я сам-то, может, был ещё легкомысленнее его в его летах, хотя, впрочем, учился» [1062].

Ужасное недоразумение разрешилось (Паша и не думал беспокоить Каткова), но осадок остался.

Тем не менее, именно после этого инцидента наступает период наибольшей взаимной приязни. Не без содействия петербургских друзей Достоевского Паша в очередной раз устраивается на службу (которую, правда, с помощью всё тех же друзей будет довольно часто менять). Он поочередно живёт у двух вдов М. М. Достоевского – то у Эмилии Фёдоровны, то у П. П. Аникиевой, как бы скрепляя их двусмысленное родство; он с похвальным прилежанием исполняет деловые поручения замедлившего возвращением отчима.

«Поблагодарите его, голубчика, за его старания. Напишу ему. (И как он поумнел, судя по его письму!)» – пишет Достоевский Майкову из Дрездена 27 октября (8 ноября) 1869 г. [1063]

Он не видел пасынка уже более двух лет.

Письмо Паши (от 3 сентября 1869 г.) действительно не могло не порадовать адресата. «Я сознаюсь, – писал поумневший ветрогон, – что по прежней своей глупой манере относиться к каждому делу как-то легко и небрежно, – я сделал Вам много огорчений и заставил Вас, может быть, против Вашей же воли, злиться на меня, в чём, конечно, чистосердечно винюсь. Надеюсь, что больше этого повторяться не будет. Я очень хорошо понимаю, как дело не будь пусто, к нему следует относиться толково, не небрежно, в этом только можно видеть всю порядочность человека. Говорю, понимаю теперь, потому что прежде в жизни ничего не смыслил, ко всему относился легко; теперь, по крайней мере, понял жизнь, понял отношения людей. Но не дёшево мне это стоило, нахлебался всякой гадости достаточно. Благодарю Бога, что нравственно-то вышел чист» [1064].