Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

Отцовство даёт ему право на подобный взыскательный тон. И он не пренебрегает этим педагогическим средством. «Ты не только дурной сын, с скверным, ехидным сердцем (о здоровье матери хоть бы осведомился, по крайней мере) – но ты просто глуп. Воображаю, как ты ведёшь себя в Петербурге. Я строго спрошу по приезде, будь уверен». И как решающий довод – грозное вопрошение (скорее, правда, риторического характера):

…Можно ли обходиться с тобой как с порядочным человеком?

Судя по всему, эти иеремиады не очень-то устрашают адресата. Во-первых, он к ним, по-видимому, привык. А во-вторых, хорошо зная своего корреспондента, помнит об его отходчивости. И вполне может счесть эти эпистолярные наставления – ритуальным родительским «наездом», где нельзя обойтись без морализаторского брюзжания. «До свидания, Паша, учись и занимайся. Не таскайся и не привыкай к подлой праздности. Кто ничего не хочет делать, тому одна дорога смолоду: быть ш<���е>напаном [1016]и подлецом. И не хочешь, так поневоле сделаешься. Надеюсь, что ты не пойдёшь по этой дороге» [1017]. При всём при том заключительная формула письма «Тебе всей душою преданный Ф. Достоевский» призвана смягчить «ехидное сердце» адресата.

Кстати, апелляция к сердцу – вовсе не риторическая фигура. В «системе доказательств» Достоевского сердце – это решающий аргумент: «Хоть бы эта мысль, что ты, может быть, скоро осиротеешь, удержала тебя хоть сколько-нибудь от ветрености и заставила бы серьёзно смотреть на жизнь. Я всё до сих пор стоял за то, что у тебя сердце есть доброе. Если уж этого не будет, так куда ж ты будешь годиться?» [1018]

Впрочем, такие ламентации – исключительно для внутреннего употребления. В характеристиках же, предназначаемых для третьих лиц, Достоевский ни разу не упрекнёт пасынка в ехидстве, жестокосердии (и тем более в «злобном и скверном характере», как это делает Любовь Фёдоровна). Напротив, выставляются наиболее привлекательные черты.

«Он хоть и шалун, но честен, – пишет Достоевский брату Михаилу Михайловичу весной 1864 г., т. е. примерно в то же время, когда Паше адресуются приведённые выше ругательные эпитеты. – Я это знаю и за это отвечаю» [1019]. И о том же будет сказано спустя годы в адресованном Каткову драматическом послании, речь о котором впереди.

В конце марта 1864 г. становится очевидно, что дни Марьи Дмитриевны сочтены. Достоевский понимает, что сыну надо проститься с матерью («он, пожалуй, будет ещё потом меня упрекать за то, что я его не выписал в Москву…»). Но тонкость ситуации заключается в том, что Марья Дмитриевна вовсе не рвётся увидеться с сыном и согласна призвать его только тогда, «когда почувствует, что умирает, чтоб благословить». Между тем она строит планы относительно летней жизни на даче, и напоминать ей о Паше в высшей степени рискованно. «Она ужасно мнительна, сейчас испугается и скажет: “Значит, я очень слаба и умираю”. Чего же мучить её в последние, может быть, часы её жизни?» Не хочет он мучить и Пашу, прося брата не пугать юношу, готовя его к неизбежной развязке («хотя его, кажется, не испугаешь») [1020].

Щадя всех, Достоевский предлагает следующий сценарий. По кончине Марьи Дмитриевны он даст брату телеграмму – с тем, чтобы тот незамедлительно, в тот же день, отправил Пашу в Москву. «Невозможно, чтоб он и на похоронах не присутствовал». Но поскольку у Паши нет приличествующего случаю платья, он умоляет брата перед отправлением за «дешёвейшую цену» купить пасынку всё необходимое – чёрный сюртук, штаны, жилет и т. д. Зная характер опекаемого лица, он просит брата быть бдительным.

«Да когда будешь отправлять Пашу, то в толчки гони его ехать, а то он, пожалуй, выдумает какую-нибудь отговорку и отложит до завтра. Приставь к нему в тот день для наблюдений кого- нибудь. Ради Бога».

Независимо от сего с Пашей ведутся переговоры о покупке ему нового пальто. Требуемую им непомерную сумму в 28 рублей Достоевский срезает до 12 («или по крайней мере в 15 рублей»), ссылаясь на своё безденежье (деньги приходится занимать у брата) и укоряя пасынка в намерении «задать шику» и нежелании «отказать себе ни в малейшем почёсывании». «Мамаше сегодня вечером слишком, слишком худо, – заканчивает он своё послание. – Доктор ни за что не отвечает. Молись, Паша» [1021].

Марья Дмитриевна умрёт 15 апреля 1864 г. в семь часов вечера. Депеша о смерти почему-то задержится: брат получит её только в ночь на 17-е. Михаил Михайлович отпишет Достоевскому, что 17-го же утром он «скрутил Пашу» и отправил его в Москву [1022]. Поскольку Марью Дмитриевну хоронили 17-го, нет уверенности, что сын успел к погребению.