Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

К рыжикам присовокупляются клюква, французская горчица, икра – «одним словом, всё, что я только люблю» [978]. Такой преимущественно русский стол доставляет Анне Григорьевне неизъяснимое утешение. Во-первых, в какой-то мере удовлетворяется её патриотическое чувство. А во-вторых, этот ностальгический рацион как нельзя более соответствует вкусам женщины, находящейся на втором месяце беременности.

Рыжики покупаются в понедельник 15 июля. А в четверг 18-го проигрывается последний золотой. Накануне их было 166 (3320 франков или свыше 800 рублей) – сумма достаточная не только для более или менее сносного существования за границей, но и для того, чтобы поддержать «поганую орду». Теперь же не на что не то чтоб играть – не на что жить. Нет даже денег, чтобы уехать из околдовавшего их ненавистного города («О баденцы, проклятое отродье…» – начнет сочинять стих не склонная к поэтическим медитациям Анна Григорьевна). Спешно закладываются единственные материальные ценности – а именно серьги и брошь. «Мне это было ужасно как больно; я так любила эти вещи, ведь они мне были подарены Федею». Она понимает, что больше их не увидит никогда. И Достоевский понимает это не хуже её. «Федя стал предо мной на колени, целовал меня в грудь, целовал мои руки, говорил, что я добрая и милая, что ещё и нездоровая, и что лучше меня нет никого на свете» [979]. Он уходит на рулетку, оставляя её в состоянии полного отчаяния, которое, впрочем, при нём никак не выказывается. Зато в его отсутствие она плачет громко, навзрыд – как случалось с ней лишь один только раз, во время визита кредиторов накануне свадьбы.

…Разумеется, он проигрывает всё: в том числе только что полученные закладные деньги. Тогда в ход идет сначала его, а затем и её обручальное кольцо. И уже не он, а она становится на колени и – пытается как может утешить его.

«Федя облокотился на стол рукою и заплакал. Да, Федя заплакал; он сказал: “Я у тебя последнее украл, унёс и проиграл” <���…> Потом мы несколько времени сидели на диване, обняв друг друга» [980]. В очередной раз произносится клятва (которой вряд ли верит кто-то из них), что это – в последний раз и что больше он на рулетку ни ногой.

При всём при том она старается быть весёлой: смеётся, даже рассказывает анекдоты. Достоевский же, хотя и не предаётся веселью, тоже не теряет надежды. И надежда эта одна – он сам. Он знает, что у него есть только один спасительный выход – данный Богом талант. Его ничуть не волнует, что на проценты с этого капитала будет жить вовсе не он. А те отдалённые от него потомки, для коих слово его станет душевной необходимостью – или, на худой конец, плановой темой . Об этом он не задумывается. Ему внятно одно: для того чтобы выжить, он должен без всякой пощады тратить свой дар – здесь и сейчас.

Проигрываясь в прах, он как будто намеренно загоняет себя в тупик. Все средства испробованы, все козыри биты, отступать более некуда и надеяться не на что. Остается только одно – писать. Это – то, что в старину обозначалось на пушках: “Ultima ratio regum” («Последний довод королей»).

…Для Анны Григорьевны ужас положения отчасти смягчается тем, что, явившись «прощаться», муж говорит ей о своей любви – столь сильной, что за неё готов положить голову на плаху. Очевидно, сделать это ему легче, чем вовсе отказаться от игры.

…Попытки заложить или продать носильные вещи, как то: шубку Анны Григорьевны, её же мантилью, его пальто и сапоги и т. д. оканчиваются ничем или приносят копейки (которые, впрочем, тут же проигрываются). Достоевский решается идти в «Европейский двор» – к тоже проигравшемуся, по его наблюдениям, Гончарову – и просить его одолжить три золотых (т. е. 60 франков или 15 рублей). «“Сколько, сколько?” – вскричал Гончаров. Федя повторил, что три золотых. – “Ну, столько-то я могу всегда ссудить, – отвечал тот, – но никак не больше, потому что я и сам еду через неделю в Париж, следовательно, мне деньги нужны”» [981]. (Позднее благодарный заёмщик – который когда-то в частном письме так охарактеризовал Гончарова: «с душою чиновника, без идей и с глазами варёной рыбы, которого Бог будто на смех одарил блестящим талантом» [982], – с чувством напишет Майкову: «Но дай Бог ему здоровья, милому человеку: когда я проигрался дотла (а он видел в моих руках много золота), он дал мне, по просьбе моей, 60 франков взаймы. Осуждал он, должно быть, меня ужасно: “Зачем я всё проиграл, а не половину, как он?”» [983])

«Так они расстались, – сообщает Анна Григорьевна, – очень сконфуженные друг другом» [984]. Чуть позже неловкость возрастёт в сильнейшей степени: они узрят друг друга на рулетке как раз в тот момент, когда Достоевский будет проигрывать гончаровские деньги.