Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

Нелепо подозревать Достоевского в умысле. Он затевал слишком ответственное дело, чтобы позволить себе хотя бы тень усмешки. Но усиленное нагнетание торжественных одических штампов, казённая патетика и т. д. и т. п. – всё это диссонировало с тем реальным поэтическим звуком, который преобладал в поэзии 1850-х гг. Достоевский создаёт своего рода литературные «обманки». Это действительно «очень плохие» стихи, но зато прекрасные жанровые имитации.

В реальном литературном контексте стихи Достоевского, независимо от воли автора, обретали объективно пародийный оттенок.

Однако справедливо ли полагать, что стихотворство для Достоевского – дело вовсе непривычное? Он отлично владеет техникой версификации. Порой – настолько, что оказывается на грани допустимого:

Щегольское поигрывание рифмой (довольно рискованное в таком специфическом тексте!) намекало на непроявленные (а может быть – и тщательно скрываемые) авторские возможности.

Поэзия предполагает свободу.

Летом 1866 г. 44-летний Достоевский гостит в Люблине под Москвой – в семье сестры. Его племянница М. А. Иванова вспоминает, что, занятый работой над «Преступлением и наказанием», он тем не менее принимал деятельное участие в забавах и игрищах обитавшей на дачах молодежи. Особенно если эти развлечения принимали вербальный характер.

Люблино принадлежало богатым купцам Голофтееву и Рахманину. В день своих именин они обычно устраивали званый обед, на который наряду с именитыми московскими негоциантами приглашались и окрестные дачники. Такое приглашение получил и Достоевский. «Сестра Вера Михайловна очень уговаривала его пойти на обед, он отказывался, наконец согласился с условием, что скажет в качестве спича приготовленные стихи. В. М. Иванова захотела заранее узнать, что он придумал, и Достоевский прочел:

Пафос этого уже частично цитированного ранее произведения [557](и, можно сказать, его социальная направленность) заметно отличаются от стилистики его сибирских творений. Правда, и сверхзадача здесь несколько иная.

«Низким» жанром Достоевский владеет ничуть не хуже, чем высоким. «Ода в честь доктора Карепина» (Саня Карепин – молодой и не очень умный племянник Достоевского, над которым дружно потешалась вся люблинская компания): в стихах появляется профессиональный эпиграмматический блеск.

Тень Державина

Поэт

Конечно, такая каламбурная рифмовка (заметим, как искусно смещено ударение: медведь – отповедь) немыслима в стихах, предназначаемых начальству. Но она вполне уместна в антиоде. Уж не рассчитывался ли подобным образом автор со своим вынужденным стихотворным прошлым?

Но вот что самое удивительное.

этот экспромт (уже приводившийся выше, см. с. 199) тяготеет более к эпиграмматике XX в. Комический эффект достигается соединением характеристик, имеющих различное назначение: деловой («человек небесполезный») и сугубо декоративный («собой великолепен»). Так, пожалуй, могли бы изъясняться сатириконовцы.

Тончайший нюанс: в жизни герой не выговаривал букву «р». Рифма «Карепин – великолепен» изыскано обыгрывала это немаловажное для современников обстоятельство.

и снова речевой жест, заставляющий вспомнить «игровую» поэзию нынешнего столетия.

Так выявляются глубинные возможности стихового юмора: не только смысл, но и само сочетание слов, синтаксические запинания и стилистические неувязки становятся причиной и предметом смеха.

Достоевский работает слогом.

Конечно, создавая свои стилистические пародии, он опирается на опыт предшественников (в первую очередь – Козьмы Пруткова). Но автор, если воспользоваться выражением Ю. М. Лотмана, не только «воспроизводит механизм плохой поэзии» [558]. Он воспроизводит тип сознания, с которым литература ещё не сталкивалась.