Пол Картледж - Спартанцы - Герои, изменившие ход истории. Фермопилы - Битва, изменившая ход истории

Ренессанс был более западным, чем восточным и более римским, чем эллинистическим идейным и культурным явлением. Одним исключением из этого правила был Чириако ди Пицциколли, купец, более известный по месту рождения в Италии как Кириак из Анконы, человек, который навел мосты между Востоком и Западом. Ему мы обязаны подробными записками путешественника 1447 г., которые превзошли даже Павсания Перигета в его recherches du temps perdu [ поисках утерянного времени ]. Среди длинного списка спартанских воинов прошлого, чье отсутствие он оплакивает, приближаясь к Спарте через Мистру (тогда еще столицу деспотата Морей, но вскоре перешедшей к Оттоманской империи), разумеется, был и Леонид.

Переместившись из одного конца Европы к другому, в конце VI в. мы обнаружим шотландского гуманиста и историка Джорджа Бьюканана (в 1579 г.), восхваляющего Леонида наряду с Агесилаем II и другими как истинных царей по контрасту с монархами его времени, слишком погрязшими в роскоши. Однако ему противоречит Алджернон Блэквуд (в 1581 г.), сторонник конституционалистской точки зрения, считавший, что в Спарте цари просто пользовались именем и пустым титулом царя, а не сущностью царской власти. Почти точно в то же время Мишель де Монтень в своем эссе «О каннибалах» (1580) сделал следующее замечание, и, возможно, это не самое очевидное место, в котором можно было бы ожидать его найти:

Бывают поражения, слава которых вызывает зависть у победителей. Четыре победы, эти четыре сестры, прекраснейшие из всех, какие когда-либо видело солнце, — при Соломине, Платеях, при Микале и в Сицилии [имеется в виду битва при Гимере, согласно преданию, случившаяся в тот же самый день, что Саламинское сражение] — не осмелились противопоставить всю свою славу, вместе взятую, славе поражения царя Леонида и его воинов в Фермопильском ущелье.

Соотечественник Монтеня Фенелон почти столетие спустя использовал образ Леонида, единственного спартанца, в своих Dialogues des Morts [« Диалогах мертвых ]. Идея и заглавие работы заимствованы в конечном итоге из Лукиана (который инсценировал воображаемые диалоги как, по существу, правдивые и исторически возможные, так и невероятные). Однако идея диалога между спартанским царем и Великим царем Персии Ксерксом отчасти заимствована у Геродота. Подобно Бьюканану, Фенелон описывает Леонида как истинного царя по контрасту с Ксерксом и рисует его в совершенно спартанских тонах:

Я использовал свою власть царя при условии, что жил трудной, трезвой и активной жизнью, точно такой же, которой жил мой народ. Я был царем, только чтобы защищать свою родину и обеспечивать законность. Мое царское достоинство давало мне власть творить добро и не давало мне права творить зло.

Ксеркс, увы, для Фенелона был просто «слишком могущественным и слишком везучим» царем, иначе он «был бы вполне уважаемым человеком».

Немногим позднее, в самом конце XVII в., подвиги Леонида, защищавшего свободу, были вкратце прославлены по ту сторону Ла-Манша на английской сцене. Автор изображает контраст между этими подвигами и достойной сожаления групповщиной регента Павсания в забытой английской пьесе, названной именем последнего, для которого Перселл написал соответствующую музыку (1696 г.). Гораздо более удачным и заслуживающим известности было прославление Леонида Ричардом Гловером в его знаменитой поэме под названием «Леонид», впервые опубликованной в 1737 г. и ставшей кульминационной точкой в легенде о Леониде.

Леонид Гловера — патриот до мозга костей, пылкий приверженец свободы, сторонник сурового самоограничения, принципиальный противник склонных к роскоши персов, которые «изнемогают под абсолютной властью царя Ксеркса».

Эта обширная работа положила начало созданию современного мифа, который развился из литературной парадигмы Гловера во вдохновляющий призыв как «за», так и «против» революции. В рамках традиции викторианской публичной школы, введенной Томасом Арнольдом из Регби и продолженной в двадцатом столетии движением Курта Хана «Гордонстаун», он сформировал один из самых мощных векторов британской или английской политической и культурной идентичности. Легендарный классический образец идеалов восемнадцатого столетия приобрел центральное значение для классической традиции в целом. Это великолепная частная иллюстрация постоянно меняющегося восприятия классической древности, которая господствовала в столь многих отношениях в европейской культуре со времен Возрождения.