Пол Картледж - Спартанцы - Герои, изменившие ход истории. Фермопилы - Битва, изменившая ход истории

Очень многое было поставлено на карту со смертью Клеомена: внешняя политика Спарты, ее позиция в отношениях с союзниками за границей и жизнеспособность диархии у себя дома. Поэтому, естественно, возникли подозрения, что Клеомен на самом деле не совершал самоубийства, а, став крайней обузой для окружающих, был благоразумно убран, возможно, даже ближайшими кровными родственниками. Мы никогда достоверно не узнаем этого, но мы знаем о ближайших последствиях смерти Клеомена — о том, что его место занял его младший сводный брат Леонид. В начале 80-х гг. V в., когда Клеомен умер, ему шел пятый десяток, и забавно подумать, что, если бы он остался в живых и правил бы еще лет десять или больше, то мы бы, возможно, чествовали за Фермопилы Клеомена, а не Леонида.

В 80-х годах V в. в истории Спарты наблюдается огромный пробел в смысле надежных свидетельств. Широко известны последствия Марафонского сражения и неучастия Спарты в триумфальном успехе Афин. Спартанцы могли с большим интересом следить за внутренней политикой демократических Афин и даже узнавать о текущих событиях от своих афинских друзей и гостей. В Афинах все более поляризовались позиции различных группировок и фракций как по внутренним, так и по внешнеполитическим проблемам, прежде всего по вопросу о демократических институтах и отношении к Эгине и Персии. Они часто прибегали к новому демократическому институту остракизма: это было нечто вроде выборов наоборот, на которых потерпевший поражение кандидат из числа наиболее влиятельных политиков общенародным голосованием подвергался ссылке на десять лет.

Однако вскоре после 485 года спартанцам также опять пришлось отвечать на наболевший вопрос о том, какую позицию по отношению к Персии они должны занять.

В начале того, что нам известно как седьмая книга Истории Геродота, историк создает яркую реконструкцию [43] Эта книга следует сразу же за описанием Марафонского сражения и является первой из трех заключительных книг, повествующих о битвах 480–470-х годов, т. е. о собственно Греко-персидских войнах. . Он описывает, как Ксеркс взошел на персидский трон, и излагает собственное вполне приемлемое мнение, что именно Атосса, царица-мать, дочь Кира Великого, на самом деле организовала его наследование. Затем он переносит нас в сердце Персидской империи, ко двору в Сузах, в сокровенную палату самого Ксеркса — по существу, к самим помыслам Великого царя. Он щекочет нам нервы возможностью того, что Ксеркс мог принять иное решение, мог, в конце концов, решить не нападать на Грецию в 480 году. По существу, он представляет вторжение вовсе не как собственную идею Ксеркса, а идею Мардония, который, как должны знать читатели, был генералиссимусом Ксеркса, потерпевшим поражение в решающей Платейской битве 470 года. Несомненно, он был обязан этим назначением собственной доблести — эти высокие полномочия были доверены ему еще Дарием. Но и тот факт, что он был двоюродным братом Ксеркса (сыном сестры Дария) и что его отцом был Гобрий, один из шести заговорщиков, возведших Дария на трон в 20-х гг. VI в., ни в коем случае не повредили его карьере.

К побуждениям, или, скорее, подстрекательствам Мардония касательно вторжения добавилась назойливость некоторых греков, принявших сторону персов. Наиболее выдающимися из них были члены правящей династии Лариссы в Фессалии, регионе Греции сразу к западу от границ Персидской империи того времени, простиравшейся до южных рубежей Македонии, и, кроме того, Писистратиды, члены свергнутого семейства тиранов Афин. Вероятно, эти сторонники персов руководствовались смешанными мотивами. Для некоторых доминирующей была фаталистическая позиция sauve quipeut («спасайся, кто может» — фр .). Они сочли: победят персы, поэтому давайте будем на стороне победителей или, по крайней мере, не будем слишком выделяться как противники победителей. Других согревала идея будущего персидского имперского правления: разве персы не только терпели, но и активно не поддерживали «тиранов» в городах своих восточных греческих подданных? Кроме того, у тех и других был, вероятно, более чем мимолетный всплеск (типично греческого, надо сказать) синдрома «враг моего врага — мой друг» [44] Тем более примечательно, что Геродот не упоминает в этой части своего повествования о бывшем спартанском царе Демарате, явном чистейшей воды стороннике персов. Он его оставил напоследок для более крупных дел. .