Михаил Бойцов - Зодчие, конунги, понтифики в средневековой Европе

Это может быть вопрос о реальном и символическом (дис)балансе власти императора и церкви в первые века Средневековья или о своеобразии древнескандинавского мировидения, отразившегося в странных языковых метафорах. Не менее интригуют запутанные взаимоотношения хазар, славянских племен, варягов, ромеев, мадьяр и всех прочих — в самый канун рождения Киевской Руси, ведь именно из этого клубка она в конце концов и взросла.

Как новым, так и не столь уж новым политическим сообществам постоянно приходится искать (точнее, выстраивать разными способами) собственную идентичность. Можно ли проследить, как именно некоторые из них это делали — в частности, на примере столь выразительного средства воздействия, как архитектура? Архитектура же, как и монументальная пластика, живопись или прикладное искусство, ставит сложнейшую задачу перед историком, мечтающим постичь культуру эпохи в ее целостности. Отправляясь на ее поиски, естественно постулировать, что в визуально-пространственных видах искусства должны проявляться те же общие основания, какие можно уловить и в видах искусства, построенных на слове: литературе, философии, богословии, праве… Вопрос состоит лишь в том, где и как обнаружить такие гипотетические общие основания, какими словами их назвать (если, конечно, исходное понимание культуры как целостности не ошибочно в самом корне) или, иными словами, как перебросить надежные мостки от «архитектуры» к «схоластике»? Один классик, помнится, попробовал это сделать, но уж очень много критики вызвала его блистательная по смелости попытка…

А нельзя ли выявить столь вожделенные общие основания не в виде общего осадка при последовательном «процеживании» разных родов творчества в одной и той же культуре, а напротив, сталкивая ее всю целиком с культурой «вненаходимой» — пусть и близкой, но все же заведомо иной? И тогда сопоставление даже по одному-единственному (пускай и не центральному) пункту не окажется ли настолько красноречивым, что позволит сделать выводы самого общего плана? Не найдем ли мы так другую — и более надежную — дорогу к искомой «целостности»?

Если читатель вдруг останется разочарован теми историями, которые мы расскажем ему в этой книге, если не обнаружит в них ничего, что приблизило бы его к решению проблем, бегло перечисленных выше, ничего, что указывало бы ему, где искать ответы на вопросы, которые он и сам склонен задавать прошлому, то советуем ему сосредоточиться на заключительном разделе. Надеемся, что тогда он простит нам слабость усилий, осознав вполне, сколь далеко от совершенства человеческое состояние как таковое. В этом его наверняка убедит признанный знаток вопроса и последний в списке наших авторов — кардинал Лотарио де Сеньи, он же будущий смиренный слуга слуг Божьих Иннокентий III.

doi:10.17323/978-5-7598-2311-7_10-35

24 октября 711 г. жители Константинополя торжественно встречали папу Константина I (708–715), прибывшего по весьма настоятельному приглашению императора Юстиниана II (685–695 и 705–711). Епископы Ветхого Рима и ранее не раз бывали на Босфоре — первым там принимали (притом тоже со всей пышностью) Иоанна I еще в 525 г. Вряд ли хоть одному из жителей столицы, радостно приветствовавших Константина I, могло прийти в голову, что следующего визита римского епископа придется ожидать более двенадцати с половиной веков: он состоится только в 1967 г. Поскольку же грядущая историческая значимость события 711 г. осталась для современников сокрытой, упомянуто оно оказалось лишь в единственном сочинении. Это полуофициальная папская хроника Liber pontificalis , начатая еще, видимо, в 530–535 гг. или чуть позднее и время от времени дополнявшаяся вплоть до конца IX в. [1] О создании хроники см. прежде всего: Geertman H. La genesi del Liber pontificalis romano. Un processo di organizzazione della memoria // Liber, Gesta , histoire. Écrire l’histoire des évêques et des papes, de l’Antiquité au XXIe siècle / éd. par F. Bougard, M. Sot. Turnhout, 2009. P. 37–107. О том, как неожиданно ее повествование обрывается на 886 г. фрагментом биографии Стефана V, см. недавнюю публикацию: Herbers K. Das Ende des alten Liber pontificalis (886) — Beobachtungen zur Vita Stephans V. // MIÖG. 2011. Bd. 119. S. 141–145. Создатели Liber pontificalis вдохновлялись, похоже, не столько агиографическими сочинениями или переведенной Иеронимом на латынь и дополненной им «Хроникой» Евсевия Кесарийского, сколько творчеством вполне светских биографов императорского Рима — Светония, Аврелия Виктора, авторов (а скорее всего, все же единственного анонимного автора) жизнеописаний Августов [2] McKitterick R. La place du Liber pontificalis dans les genres historiographiques du haut Moyen Age // Liber, Gesta , histoire… P. 23–35, особенно P. 28–31, 35. Предельно близкая по содержанию статья — практически просто перевод — опубликована на немецком: Eadem. Die Überlieferung eines bestimmten Bildes der Stadt Rom im frühen Mittelalter: der Liber Pontificalis // Bischöfe, Klöster, Universitäten u. Rom: Gedenkschr. für Josef Semmler (1928–2011) / hrsg. v. H. Finger. Köln, 2012. S. 33–45. . Как и ряд других очерков в Liber pontificalis , биография Константина I основывается, видимо, на довольно подробных записках какого-то современника. Он был настолько близок к папе, что вошел в узкий круг лиц, сопровождавших его в поездке на восток [3] Такая оценка дана еще в давней работе: Rosenfeld F. G. Über die Komposition des Liber pontificalis bis zu Papst Constantin (715): inaug. Diss. Marburg, 1896. S. 56. О том, что биографии римских епископов, правивших с 530 по 816 г., составлялись для Liber pontificalis их современниками, см.: Noble Th. F. X. A New Look at the Liber pontificalis // AHP. 1985. Vol. 23. P. 348–358, особенно P. 348. Более того, такие очерки далеко не всегда были посмертными, так что герои повествований могли оказывать влияние на своих биографов. Тем не менее авторы примерно трети биографий (в частности и папы Константина I) не ограничивались передачей собственных впечатлений (или суждений заказчика), но проводили те или иные архивные разыскания: Ibid. P. 383, 358. .