Михаил Бойцов - Зодчие, конунги, понтифики в средневековой Европе

В интерпретации варяжской легенды А. А. Шахматова важное место занимала «фольклорная» составляющая: трех братьев — варяжских князей — должна была призывать «фольклорная» троица племен. То были словене, кривичи и меря, упомянутые в НПЛ — предшествующем ПВЛ Начальном своде в конструкции Шахматова. Далее следует некая аберрация: поскольку в Начальном своде (НПЛ) говорилось, что Синеус сел на Белоозере, а там обитала весь , то составитель ПВЛ якобы включил весь в число призывавших князей племен.

Естественно, воспринимать рассказ летописи, составленной через два столетия после выплаты упомянутой под 859 г. варяжской и хазарской дани, как прямое отражение неких древних реалий затруднительно, хотя различия в культуре и судьбах двух регионов — лесного и лесостепного — очевидны на протяжении всей их истории [150]. В первой половине X в. формируются и две денежно-весовые системы Древней Руси — северная и южная, но они не имеют отношения к древней варяжской и хазарской дани — кривичский Смоленск относится к южной, киевской системе [151]. Впрочем, если следовать летописи и признавать, что Смоленск подчинился Олегу лишь в 882 г., то получится, что в 859 г. варягам платили дань не «все кривичи».

Интересно, что восточные источники повествуют о торговле северной страны и народа Вису (равно как и уральской йуры — югры) с Волжской Булгарией [152].

Совершенно иначе, чем под 859 г., описывается хазарская дань в «сказании», помещенном в космографическое — лишенное погодных дат — введение к ПВЛ. Там приводится «эпический» диалог:

По сихъ же лѣтехъ, по смерти братьѣ сея, быша обидимы Древлями, инѣми околними, и наидоша я́ Козарѣ сѣдящая на горахъ сихъ въ лѣсѣхъ, и рѣша Козари: «платите намъ дань». Съдумавше Поляне и вдаша отъ дыма мечь, и несоша Козари ко князю своему и къ старiйшинамъ, и рѣша имъ: «се налѣзохомъ дань нову». Они же рѣша имъ: «откуду»? они же рѣша: «в лѣсѣ на горахъ, надъ рѣкою Днѣпрьскою». Они же рѣша: «что суть въдали»? они же показаша мечь. Рѣша старци Козарьстiи: «недобра дань, княже! мы ся доискахомъ оружьемь одиною стороною, рекше саблями, а сихъ оружье обоюду остро, рекше мечь; си имуть имати дань на насъ и на инѣхъ странахъ». Се же сбысться все; не отъ своея воля рекоша, но отъ Божья повелѣнья. Яко и при Фаравонѣ цари Еюпетьстѣмь, егда приведоша Моисѣя предъ Фаравона, и рѣша старѣйшина Фараоня: се хочеть смирити область Еюпетьскую. Якоже и бысть; погибоша Еюптяне от Моисѣя, а первое быша работающе имъ. Тако и си владѣша, а послѣже самѣми владѣють; якоже бысть, володѣють Козары русьскии князи и до днешняго дне [153].

Очевиден эпический фон и библейский контекст как этого сюжета [154], так и всего космографического введения: оно повествует о расселении 12 племен славян (словен) — потомков библейского Иафета — от Дуная до основанных ими Киева и Новгорода. Киев, где составлялась Начальная летопись, был расположен на лесистых горах, заселенных полянами — они и характеризуются киевским летописцем как «мужи мудры и смыслени», в отличие от прочих языческих племен (особенно соседних древлян), живущих «звериньским образом» [155]. Рассказ о полянах и их предводителях — Кие, Щеке и Хориве — распространен в ПВЛ вставками: о пути из варяг в греки, соединяющем Константинополь/Царьград с Киевом, Новгородом и заморскими варяжскими землями, об «этнографии» — экзотических обычаях далеких народов (включая амазонок — цитата из византийской хроники). За последней вставкой следует рассказ о нашествии хазар на полян. Это заставляет летописца продолжать повествование о полянах вводными словами, не всегда вписывающимися в «нарратив»: «сказание о дани» вводится словами «по сихъ же лѣтехъ», хотя о годах/летах ранее речи не было — погодное изложение в летописи как раз начинается вслед за рассказом о хазарской дани. Рассказ о полянах включает необходимый для летописи сюжет смерти правителей — Кия, Щека и Хорива, но наследники их неизвестны по именам — «держати почаша родъ ихъ княженье в поляхъ» [156]; отсутствие «династов», очевидно, предопределило судьбу полянского Киева как выморочного города (во всяком случае, в летописном изложении «хазарской» истории о полянской дани).

Впрочем, усматривать в «сказании» прямое отражение исторических реалий [157]было бы рискованно. И. Н. Данилевский в своей герменевтической интерпретации летописи, казалось бы, следует очевидному библейскому императиву космографического введения к ПВЛ, но не удерживается от «историцистской» интерпретации: он видит в сказании о хазарской дани «символическое доказательство преимущества христианства перед иудаизмом» [158]. Дело не только в том, что новозаветная литература унаследовала символику обоюдоострого меча (Гедеонов меч, ср.: Суд 7: 18–22) от Ветхого Завета, но и в том, что ни древнерусская, ни византийская книжность ничего не знает об иудаизме хазар. Даже «жидове козарьстии», которые явились к выбиравшему веру князю Владимиру [159], всего лишь иудеи, жившие в Хазарии (очевидно, в полянском Киеве, который некогда платил хазарам дань), никакого намека на иудаизм «хазарских старцев» [160], разгадавших зловещий смысл полянской дани, выплаченной хазарам мечами, в ПВЛ нет; напротив, хитроумные поляне уподоблены здесь Моисею — освободителю от рабства (хотя, согласно летописной части ПВЛ, остаются наряду с другими южными племенами Восточной Европы данниками хазар). Речь в летописи идет о традиционном противостоянии славян и степняков.