— Ну, теперь будем делать шашлык, — говорит Сталин.
Ему передают связанного барашка с круглыми испуганными глазами. И «вождь народов», слегка потрепав пушистое руно, собственноручно перерезает горло маленького животного. Затем вытирает свой остро отточенный нож и со все возрастающим аппетитом наблюдает за приготовлением шашлыка.
Вот и все, что успел прочитать Глеб Глинка в дневнике Горького, заглядывая кому-то через плечо.
Дневник Ягода, разумеется, вручил Сталину.
— Кто еще читал это? — спросил Сталин.
— Только я по долгу службы, — ответил Ягода. Он уже понял, что должен был уничтожить дневник, а не отдавать его Сталину. Но было поздно.
— Но вы-то читали?
— Это была моя обязанность.
— Хорошо, можете идти.
«Он мне больше не нужен», — подумал Сталин, когда за Ягодой закрылась дверь.
Этого дневника больше никто не видел.
Потом начались аресты всего горьковского окружения. Даже писателя Зазубрина, который по стариковской дружбе заходил иногда вечерком к Горькому чайку попить, отправили в концлагерь. Письма Горького, находившиеся в руках советских граждан, было приказано сдать в архив. Журнал Бобышева закрыли. Он и его сотрудники были арестованы.
Глебу Глинке повезло. Он избежал ареста. В 1941 году ушел на фронт. Был ранен. Попал в плен. Закончил свою долгую жизнь в эмиграции, в Нью-Йорке.
Ночная прогулка
Тайна одного стихотворения
ИЗ ЦИКЛА
«ТАШКЕНТСКИЕ СТРАНИЦЫ»
В ту ночь мы сошли друг от друга с ума,
Светила нам только зловещая тьма,
Свое бормотали арыки,
И Азией пахли гвоздики.
И мы проходили сквозь город чужой,
Сквозь дымную песнь и полуночный зной,
Одни под созвездием Змея,
Взглянуть друг на друга не смея.
То мог быть Стамбул или даже Багдад,
Но, увы! не Варшава, не Ленинград,
И горькое это несходство
Душило, как воздух сиротства.
И чудилось: рядом шагают века,
И в бубен незримая била рука,
И звуки, как тайные знаки,
Пред нами кружились во мраке.
Мы были с тобою в таинственной мгле,
Как будто бы шли по ничейной земле,
Но месяц алмазной фелукой
Вдруг выплыл над встречей-разлукой…
И если вернется та ночь и к тебе
В твоей для меня непонятной судьбе,
Ты знай, что приснилась кому-то
Священная эта минута.
В этом стихотворении Ахматовой все прекрасно: свежесть образов, завораживающая музыкальная магия, упругий, как теннисный мячик, ритм, стремительная поступь стиха. Город, где происходит ночная прогулка двоих «сошедших друг от друга с ума» не называется, что придает всему стихотворению ореол смутной загадочности. Эти двое оказываются в круговерти «таинственной мглы», и «зловещая тьма» каким-то дивным образом освещает им путь. Это Восток, и поэтому город, по которому идут в ночной мгле двое «сошедших с ума», не может быть ни Ленинградом, ни Варшавой. Это азиатский город, такой же древний, как Стамбул или Багдад. Загадочный этот город земной, а не небесный. «Ничейная» его земля не принадлежит никому. Разве что только вечности. «Встреча-разлука» героев длится недолго, всего лишь минуту. Но эта «священная» минута трансформирует их внутренний мир, и если им и суждено когда-нибудь вновь пережить ее, то только во сне.
Принято считать, что адресат этого стихотворения — польский художник, писатель и эссеист Юзеф Чапский, с которым Ахматова познакомилась в Ташкенте на литературных посиделках у Алексея Толстого.
Это и верно, и не верно. Существует вариант этого стихотворения, опубликованный в 1960 году в журнале «Нева».
ИЗ ЦИКЛА
«ТАШКЕНТСКИЕ СТРАНИЦЫ»
В ту ночь мы сошли друг от друга с ума,
Светила нам только зловещая тьма,
Свое бормотали арыки,
И Азией пахли гвоздики.
И мы проходили сквозь город чужой,
Сквозь дымную песнь и полуночный зной, —
Одни под созвездием Змея,
Взглянуть друг на друга не смея.
И чудилось: рядом шагают века,
И в бубен незримая била рука,
И звуки, как тайные знаки,
Пред нами кружились во мраке.
Мы были с тобою в таинственной мгле,
Как будто бы шли по ничейной земле,
Но месяц алмазной фелукой
Вдруг выплыл над встречей-разлукой…
И если вернется та ночь и к тебе,
Будь добрым к моей запоздалой мольбе,
Пришли наяву ли, во сне ли
Мне голос азийской свирели.
Изменения в этом варианте существенны. Варшава и Ленинград исчезли, а последний катрен переработан до неузнаваемости. След поляка Ахматовой изгнан. К тому же Юзеф Чапский никогда не играл на свирели. Он вообще не имел никакого отношения к музыке. Логично предположить, что у этого варианта другой адресат, с которым Ахматову связывали близкие отношения. С Чапским же она встретилась в Ташкенте всего один раз и по причине личного характера сделала его ширмой, скрывшей подлинного адресата.
Читать дальше