Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу - идеи войны и мира в России начала XIX века

Местр уверен, что интрига против Чичагова была тщательно спланирована Кутузовым и его окружением, подспудно внушавшим обществу мысль о том, что именно Чичагов должен поймать Наполеона: «Мнение, подготовленное людьми, которые хорошо знали, что они делают» [Там же, с. 496]. Между тем Беннигсен еще до сражения под Красным (3–6 ноября) предупреждал Александра I: «В результате медлительности и слабости, с которыми мы преследуем врага, у адмирала Чичагова не хватит сил остановить его на Березине» [Там же, с. 497]. Здесь Местр подошел к самому важному для Чичагова пункту о соотношении сил. Первоначально Чичагов оценил количество людей у Наполеона в 70 тыс. Эти сведения попали в Англию, где нашли их сильно преувеличенными [Там же, с. 188]. Позже Чичагов, опрашивая пленных, узнал, что французов при переправе через Березину было 120 тыс. Адмирал очень страдал от своей первоначальной ошибки и особенно от того, что она стала достоянием общественного мнения в Англии. В письме от 25 мая он настоятельно просил Воронцова «если возможно… разъяснить англичанам это заблуждение» [Воронцов, 1880–1884, т. 15, с. 189] [40].

Кутузов, в изложении Местра, сам стал заложником общественного мнения, ожидавшего от Чичагова пленения Наполеона. «Маршал, чувствуя себя абсолютно неспособным нанести смертельный удар Наполеону, умер бы от страха, если бы оказался на Березине, и с его известными представлениями о нравственности, он предпочел бы в тысячу раз скорее выпустить бы Наполеона, чем увидеть его в руках Чичагова. Кутузов ненавидел адмирала как соперника, способного похитить часть его славы, и как морского офицера, обученного сухопутной службе. Словом, он не упустил ничего, чтобы перейти Чичагову дорогу и даже погубить его. Этим объясняется всё» [Там же, с. 498]. Интрига Кутузова, с точки зрения Местра, легла на благоприятную почву и была поддержана «силой предрассудков, порожденных духом партий и национальной гордости. Эта гордость хотела героя, и он был сделан как ящик или башмак, она хотела жертвы, ответственной за все неудачи, и она также создала ее» [Там же, с. 502]. Кутузов за свои действия, по мнению Местра, заслуживал не наград, а суда, и если бы был возможен беспристрастный суд, то Местр не уверен, сохранил бы фельдмаршал голову [Там же] [41]. Местр не ограничивается тем, чтобы представить Чичагова жертвой кутузовских происков. Если бы ситуацию можно было бы свести к личному конфликту, которого, кстати сказать, не было (внешне отношения Чичагова и Кутузова оставались нормальными), то Чичагов вполне мог быть оправдан царем в глазах общественного мнения. Именно на этом настаивал С.Р. Воронцов. Но Местр хотел показать, что конфликт Чичагова и Кутузова является отражением более глубокого конфликта русского европейца и русской нации в целом. Александр I при всем желании оправдать Чичагова в глазах общественного мнения не может этого сделать. Здесь Местр снова возвращается к уже отмеченному несоответствию царя и его народа: «Император, происходящий от германского племени, добр и более зрел, чем его народ, и ему это хорошо известно. Если бы он стал в настоящее время противоречить своей нации и громко высказался в поддержку Чичагова, то он подверг бы себя большой опасности» [Там же, с. 502].

По мнению Местра, в этом заключается одна из особенностей российского деспотизма, который лишь с виду кажется неограниченным:

В мире много говорят о неограниченной власти русского императора, но забывают, что государь менее всего могущественен там, где он может все. Невозможно избавиться от пошлой мании судить о власти государей по тому, что они могут делать, в то время как она должна оцениваться по тому, что они не могут делать. Когда видят султана или царя, приказывающего по собственной прихоти отрубить голову или наказать кнутом человека, то говорят: «О, как он могуществен!» Но надо сказать: «О, как он слаб», так как на следующий день его могут самого задушить. Насилие принимают за силу. Между тем они отличаются как сладкое и пресное. При желании легко доказать кому угодно, что наш государь и его коллеги (collègues) несравненно более самодержавны и независимы, чем российский император, который несомненно еще долго может быть не сможет воздать должное адмиралу, как бы искренне он ни хотел этого сделать [Там же, с. 508].

Превращая Кутузова в символ враждебных Чичагову сил, Местр даже не упрощает, а искажает реальную картину. По‑другому данная ситуация виделась С.Р. Воронцову. К Кутузову Воронцов относился с уважением и не склонен был видеть в нем источник интриг против Чичагова. С его точки зрения, все происки против адмирала были инспирированы канцлером Н.П. Румянцевым. Об этом Воронцов прямо писал своему другу из Лондона: