Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу - идеи войны и мира в России начала XIX века

В чем же причина того, что общественное мнение изначально было настроено против Чичагова? Думается, этому во многом способствовала позиция адмирала после Тильзитского мира. Он выступал не только против войны с Францией, но и за союзный договор с ней. В этом отношении он даже разошелся с С.Р. Воронцовым. Стремясь быть последовательным, Чичагов открыто выказывал симпатию к Наполеону и ненависть к англичанам, что, впрочем, не мешало ему считать Англию образцом государственного устройства и противопоставлять ее в этом отношении России. Французский посол в России А. де Коленкур сообщал в Париж: «Я часто вижу морского министра адмирала Чичагова. Уверяют, что он всегда был против войны с Францией и защитником договора Убри» [Николай Михайлович… 1905, т. 1, с. 49]. В другом донесении, от 7 января 1808 г., Коленкур пересказал свой разговор с Александром I о Чичагове:

Император. Вы довольны Чичаговым? Он женат на англичанке, но никто не является бόльшим энтузиастом императора Наполеона и не служит мне лучше в духе Тильзита, чем он. Этот человек ненавидит Англию.

Посол. Мне казалось, что он воодушевлен наилучшим образом и полностью предан В<���ашему> В<���еличеству>. Судя по его словам, он не любит англичан и мы настолько согласны в этом, что часто с ним видимся.

Император. Я очень рад этому. Это человек, который не останавливается перед трудностями [Там же, с. 57].

Когда в 1810 г. Чичагов отправился во Францию [44], Коленкур рекомендовал его министру иностранных дел Ж.Б. Шампаньи, как друга Франции и человека, на которого можно рассчитывать» [Там же, 1905–1908, т. 4, с. 242]. C Наполеоном у Чичагова сложились внешне вполне дружеские отношения. Они вместе охотились в Мальмезоне, и, кроме того, Чичагов был допущен в узкий круг придворных лиц, что вызвало обеспокоенность русского посла в Париже князя А.Б. Куракина [Там же, с. 273]. Но там же, во Франции, Чичагов изменил свое отношение к Тильзитскому миру, оценив негативные последствия континентальной блокады, лежащей в основе русско-французского союза. В цитируемом выше письме к Воронцову от 26 марта 1810 г. он писал:

Возвращаясь к печальному предмету, должен вам сказать, что одним росчерком пера мы стали беднее на две трети. Рубль, который был от 60 до 70 су, стал теперь 28, мука в Петербурге выросла с 18 до 25 рублей, дрова с 12 до 15, сукно с 35 до 50 за аршин и т. д. и т. д. Я не говорю о сахаре, без него можно обойтись за завтраком, но не за обедом. Таким образом, те, кто остаются в стране, теряют еще больше, чем те, кто из нее выезжают, с учетом различия в образе жизни в России и за границей. Самоуправное и безрассудное проявление абсолютизма разрушили зарождающуюся, было, понемногу национальную промышленность, а непрекращающиеся нововведения и изменения привели к тому, что расшатали мало по малу доверие, которое еще оставалось к правительственным мерам [Воронцов, 1880–1884, т. 19, с. 169–170].

Однако эти взгляды, сильно отдающие консерватизмом, набирающим силу в русском обществе, Чичагов не счел нужным открыто проповедовать в России. Он предпочитал держаться вне лагерей и партий и поэтому оставался в глазах петербургского общества франкофилом и человеком, ненавидящим Россию, что поддерживалось слухами о его «дружбе» с Наполеоном. Для столичного дворянства, недовольного союзом России и Франции, Чичагов, наряду со Сперанским и Румянцевым, воплощал наихудшие стороны Александровской политики. Хотя отношение Чичагова к Сперанскому, как и ко всем правительственным реформаторам, было отрицательным [Там же], столичные слухи ставили его имя в один ряд с самыми откровенными франкофилами. 9 августа 1809 г. Коленкур, сообщая в Париж о возможном заговоре при дворе, писал, что заговорщики в случае победы «велят арестовать Румянцева, Чичагова и Сперанского… Что касается Александра, то, несомненно, его надо будет убить» [Николай Михайлович… 1905–1908, т. 6, с. 74]. Когда Чичагов уже был во Франции, в Петербурге говорили, «что адмирал сошел с ума и потребовал паспорт, для того чтобы ехать в Англию, что он выехал из Парижа, оставив там в беспокойстве жену и детей и что его сумасшедшего и бегущего как разбойника с большой дороги арестовали в Мюнхене» [Там же, с. 148].

Слухи о Чичагове во многом подогревались и его поведением. Федор Петрович Толстой, служивший одно время адъютантом Чичагова, вспоминал о нем:

Павел Васильевич [Чичагов] очень умен и очень образован. Будучи прямого характера, он был удивительно свободен и прост, как ни один из других министров в присутствии и разговорах с царем и царской фамилией. Зная свое преимущество по наукам, образованию, твердости и прямоте характера над знатными придворными льстецами, он обращается [с ними] с большим невниманием, а с иными даже с пренебрежением, за что он ненавидим почти всем придворным штатом и всею пустою и высокомерною знатью. Но император и императрица Елизавета Алексеевна его очень любят. С низшими себя, со своими подчиненными и просителями, которых всегда принимал без всякого различия чинов и звания, обращается весьма приветливо и выслушивает просьбы последних с большим терпением [Толстой, 2001, с. 141].