Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу - идеи войны и мира в России начала XIX века

В письме от 31 апреля 1808 г. Глинка просил Аракчеева «украсить» его именем «список особ, удостоивших подпискою своею “Русский вестник”» [Там же, с. 7–8]. Ответное (личное) письмо Аракчеева от 4 мая 1808 г. было опубликовано в пятом номере «Русского вестника» [Аракчеев, 1808]. Публике сообщалось, что якобы это делается без ведома графа, «по долгу издателя», который не может скрыть «сих слов, драгоценных сердцу каждого Россиянина» [Там же, с. 244]. Слова эти заключались в благодарности А.А. Аракчеева издателю «за приглашение подписаться» на журнал, а также в признании, что «Русский вестник» ему «близкой родня как старому русскому дворянину» [Там же, с. 244–245]. О себе Аракчеев писал, что «как бедный дворянин воспитан был совершенно по-русски: учился грамоте по часослову, а не по рисованным картам. Потом выучен будучи читать Псалтырь за упокой по своим родителям, послан на службу Государя и препоручен в C. Петербурге Чудотворной Казанской иконе, с таким родительским приказанием, дабы я все мои дела начинал с Ея соизволения: чему следую и по сие время» [Там же, с. 245]. Эти слова Глинке «чрезвычайно понравились» [Глинка, 2004, с. 280]. В читательском сознании они должны были формировать образ бесхитростного политика, русского не только по происхождению, но по образованию и вкусам.

Аракчеев, видимо, сочтя похвалу себе недостаточной и решив поправить ситуацию, прислал Глинке письмо с приложенными к нему 12 письмами от жителей разных губерний, которые якобы «так увлеклись глубочайшею к нему преданностию, что возвеличили его наименованиями избавителя и спасителя отечества» [Там же, с. 281], и предложил опубликовать эти письма. Глинка в своем искреннем простодушии, решив, что это уже перебор, который лишь повредит репутации Аракчеева, ответил временщику отказом: «Не берусь возражать на восторженные изречения лиц, приветствовавших вас, и искренно желаю, чтобы вы долго проходили поприще свое; но теперь не могу напечатать присланных вами писем. Все то, что относится к случайным [т. е. находящимся в фаворе. – В. П .] людям, разлетается громкою оглаской. Меня назвали бы льстецом, пресмыкающимся перед человеком случайным и добивающимся каких-нибудь у него милостей. А я от юности лет моих ни перед кем не раболепствовал. Но в свете редко верят и самым бескорыстным отзывам. Мнения людей различны, а пересуды привязчивы» [Глинка, 2004, с. 282]. Возможно, Аракчеев внял убеждениям Глинки. Во всяком случае издателю «Русского вестника» это сошло с рук, и, по его собственному признанию, всесильный временщик никогда впоследствии его не преследовал и журналу препятствий не чинил [Там же]. Но сам поступок современникам казался героическим даже много лет спустя. Так, например, даже бесстрашный М.А. Милорадович, когда Глинка пересказал ему эту историю, удивился: «И вы это сделали с таким страшным человеком?» [Там же].

Русская идентичность, поисками которой занимался «Русский вестник», понималась его редактором, в частности, как то, что противостоит французскому влиянию и вообще французской культуре. Глинка выступал в первую очередь как убежденный противник Французской революции. Как и многие люди в Европе того времени он считал, что революция во Франции все еще продолжается, и Наполеон, даже ставши императором, является лишь ее новым этапом. Сама же революция, разумеется, произошла не на пустом месте, а была подготовлена французской философией XVIII в. «Философы осьмагонадесять столетия, – писал он, – никогда не заботились о доказательствах; они писали политические, исторические, нравоучительные, метафизические, физические романы; порицали все, все опровергали, обещивали беспредельное просвещение, неограниченную свободу, не говоря, что такое то и другое, не показывая к ним никакого следа, – словом, они желали преобразить все по-своему. Мы видели, к чему привели сии романы, сии мечты воспаленного и тщеславного воображения! И так, замечая нынешние нравы, воспитание, обычаи, моды и проч., мы будем противополагать им не вымыслы романические, но нравы и добродетели праотцов наших» [Глинка, 1808 а , с. 6].

Противопоставление европейским идеям «добродетелей праотцов наших», разумеется, не было отличительной чертой мировоззрения самого Глинки или даже его «Русского вестника». Об этом в начале XIX в. в России много писали А.С. Шишков и его последователи. Но и само обличение просветительских идей, породивших Французскую революцию, не было специфической чертой русской культуры начала XIX в. Это стало общим местом европейских мыслителей, ищущих пути преодоления революционного наследия и восстановления во Франции старого режима. Особую роль здесь играли основатели европейского консерватизма, в первую очередь Э. Берк и Жозеф де Местр, а также Шатобриан, Бональд и др. [Шебунин, 1925]. Различие было в том, что если данные авторы выход из революционной смуты видели в возвращении к христианским (католическим) ценностям, в объединении народов и государей вокруг папского престола, то Глинка, как и его консервативно настроенные соотечественники, решение проблемы видел на путях возрождения национальной самобытности. Для Глинки может быть в большей степени, чем для его единомышленников, характерно соединение вопросов современной политики с национальной историей. Поэтому по верному замечанию П.А. Вяземского «Русский вестник» имел «историческое и политическое значение» [Вяземский, 2004, с. 437].