Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу - идеи войны и мира в России начала XIX века

По мнению Ф. Лея, «наиболее важным результатом встреч Александра сначала с Юнгом-Штиллином, а затем с Роксандрой Стурдза был, вне всякого сомнения, тринитарный мистический договор, который связал всех троих по обычаю великих мистиков» [Ley, 1975, p. 89]. Скоро этот союз, опять же при содействии Р. Стурдзы, пополнился баронессой Крюденер. Ее имя стало своего рода символом Священного союза. О роли Крюденер в истории возникновения Священного союза существует обширная литература, в которой высказываются диаметрально противоположные точки зрения: от утверждения, что баронессе принадлежит полностью сама идея Союза, до столь же полного отрицания ее участия в создании этой организации.

Не вдаваясь в суть этих разногласий, отмечу лишь, что простое хронологическое сопоставление событий показывает, что идеи, легшие в основу Акта о Священном союзе, у Александра появляются значительно раньше его встречи с баронессой, которая, как известно, состоялась 4 июня 1815 г. [115]

Тем не менее традиция, связывающая Крюденер с этим детищем Александра, возникла, разумеется, не на пустом месте. Крюденер, как никто другой, обладала способностью формулировать те идеи, которые в сознании Александра существовали скорее на уровне ощущений, чем законченных сентенций, а главное – никто кроме Крюденер не мог так внушить постоянно сомневающемуся царю мысль о его избранничестве. В 1814–1815 гг. Александр слышал немало дифирамбов в свой адрес, но только Крюденер четко определяла его место и роль в посленаполеоновской Европе [116]. И все это выражалось на близком царю языке мистического богословия. В современной ей эпохе Крюденер видела реализацию пророчества пророка Даниила о борьбе южного и северного царей, в которой победу одержит северный царь [117]. Южный царь – это Наполеон – воплощение космического зла, Северный царь – Александр I – орудие Провидения, спасающего мир. «Миссия Александра, – говорила госпожа Крюденер, – воссоздавать то, что Наполеон разрушил. Александр – белый ангел Европы и мира, в то время как Наполеон был черным ангелом» [Rabbe, 1826, p. 249–250]. Разрушительной и разъединяющей силе Наполеона противостоит созидательная и объединяющая сила Александра.

6 января 1815 г. Крюденер занесла в записную книжку слова пророка Иезекииля: «И заключу с ними завет мира, завет вечный будет с ними» [Ley, 1975, p. 153] [118]. Эти слова имели непосредственное отношение к русскому императору. По воспоминанию парижской приятельницы Крюденер Луизы Кошле, баронесса, предупреждая Александра о приближающемся конце света и втором пришествии, сказала ему: «Создайте священный союз со всеми теми, кто предан вере, пусть они поклянутся защищать сообща свою религию от тех новаторов, которые захотят ее уничтожить, и вы восторжествуете навечно вместе с ней» [Cochelet, 1842, p. 277].

Пророчества Крюденер, ее призывы «оставить мирскую политику для того, чтобы священная политика заняла ее место» [Ley, 1975, p. 119] (под священной политикой, вероятно, подразумевалось соотнесение своих действий с Божественным промыслом), позволяли Александру соединять внешнюю скромность и умеренность своих политических и дипломатических притязаний с осознанием своей судьбоносной роли в современной ему истории Европы. Защищая своих вчерашних врагов (Польшу и Францию) от своих союзников (Австрии, Англии и Пруссии) и даже отказываясь от территориальных приобретений, Александр претендовал ни больше ни меньше как на духовное преобразование всей Европы, и Крюденер в этот период казалась ему, по выражению мадам де Сталь, «провозвестником великой религиозной эпохи, которая приуготовляется человеческому роду» [Staёl, 1952, p. 262].

Летом 1815 г. среди либеральных мистиков, окружавших царя, появился известный немецкий религиозный философ и тоже мистик Франц фон Баадер (1765–1841). О настроениях царя он получал информацию, что называется, из первых рук – из писем к нему Юнга-Штиллинга и Роксандры Стурдза. Буквально за два месяца до подписания Акта о Священном союзе Баадер подал на имя Александра I записку, представляющую собой синопсис его же произведения «О необходимости, созданной Французской революцией, нового и более тесного союза между религией и политикой», над которым он в то время работал. В этой записке Баадер излагает идею Божественной любви, через которую осуществляется Закон.

Записка начинается с известной библейской заповеди: «Возлюби ближнего, как самого себя». Идея любви неразрывно связана с идеей свободы: «Так как христианская религия есть религия любви, она в то же время есть религия свободы». Таким образом, «любой деспотизм, как и любое рабство, противоположно христианству (antichrétien)». «Государство, – утверждает Баадер, – близится к упадку, когда принцип любви уступает место гордости или низости и таким образом рушится под ударом деспотизма, который равным образом может проявлять себя как при монархическом или аристократическом правлении, так и при полной демократии (en pleine démocratie)». В качестве примера несовместимости деспотизма и рабства с христианской религией Баадер приводит Французскую революцию. «Революционное правительство было первым, которое громко с истинно дьявольской дерзостью провозгласило свой разрыв с любой религией, объявив ей в духе сатанинского безумия открытую войну… Затем, этот дух деспотизма и греха персонифицировался в одном человеке. Он с непреодолимой магической силой привлек к Наполеону людей всех стран, видящих в нем самого могущественного выразителя их умонастроения, патрона и покровителя греха… <���…> Но, – продолжает Баадер, – так как сущность Божественной политики в том, чтобы в самом зле оставлять возможность для проявления добра, Французская революция смогла бы эффективно проявить себя подобным образом. Концентрация, засилье злых демонов может привести к новой концентрации противоположного толка, утверждению политики в духе истинной свободы (т. е. религии)». И далее идут слова, буквально предвосхищающие текст Акта о Священном союзе: «До настоящего времени, человечество прилагало спасительную силу христианства только в частной или семейной жизни. Но Французская революция, может быть, открывала новую эру в истории христианства: она должна дать импульс новому искреннему пониманию принципа религии, свободы и любви в политике… и таким образом смогла бы организовать в будущем истинную контрреволюцию и приблизить истинную теократию» [Grünwald, 1955, p. 242–243; Susini, 1942].