Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу - идеи войны и мира в России начала XIX века

В апреле 1814 г. в свет вышла брошюра Шатобриана «О Бонапарте и Бурбонах». Шатобриан работал над ней с начала 1814 г., когда Наполеон одерживал одну победу за другой над союзными армиями, вторгшимися на территорию Франции. Позже Шатобриан вспоминал: «Я безмерно высоко ставил гений Наполеона и отвагу наших солдат, поэтому мысль о том, что Францию спасет нашествие чужеземцев, даже не приходила мне в голову: я полагал, что нашествие это, напомнив Франции об опасности, которой подвергает ее честолюбие Наполеона, поднимет мое отечество на борьбу, и спасение Франции станет делом рук самих французов» [Шатобриан, 1995, с. 252]. Тем не менее брошюра писалась в антинаполеоновском духе, настолько резком, что госпожа Шатобриан опасалась: «попади она [т. е. рукопись. – В. П .] в руки полиции, автору наверняка грозила бы смертная казнь» [Там же, с. 255]

Брошюра Шатобриана, по сути, преследовала три цели: поссорить нацию с Наполеоном, рассказать молодой части нации, выросшей при империи, о представителях дома Бурбонов и объяснить союзникам о невозможности передать французский престол никому иному, кроме Людовика XVIII. Для достижения первой цели Шатобриан на протяжении всей брошюры многократно подчеркивает иностранное происхождение Наполеона: «Буонапарте ни в нравах, ни в характере не имеет ничего французского. Даже черты его лица обнаруживают его происхождения. Язык, который он учил в колыбели, не наш, и его акцент, как и его имя, говорит о его родине» [Chateaubriand, 1814, p. 68]. Он потому «так щедро льет французскую кровь, что в его венах нет ни капли этой крови» [Ibid., p. 44].

В отличие от иностранца и плебея Наполеона Бурбоны – «знатные и добрые дворяне, такие же и даже большие французы, чем мы» [Ibid., p. 71]. Они несут в себе глубоко французскую идею королевской власти. «Воспоминая о старой Франции, религии, древних обычаях, семейных нравах, о привычках нашего детства, колыбели, могилах – все это соединяется со священным именем короля. Оно никого не пугает, оно успокаивает» [Ibid., p. 57]. Уверенный в том, что французы устали от потрясений, войн и страданий, Шатобриан изображает Бурбонов, вернувшихся во Францию, как всепрощающих правителей, возвращающих народ к мирному течению его национальной истории и домашнему образу жизни.

Понимая, что окончательное решение вопроса о судьбе французского престола остается за союзниками и зная их колебания в этом вопросе, Шатобриан заостряет внимание на том, что даже при расчленении и разоружении Франции оставленный у власти Наполеон представляет бóльшую опасность для Европы, чем Бурбоны во главе целостного государства. Здесь он формулирует принцип легитимизма и братства европейских монархов: «Все европейские монархии дочери почти одних и тех же нравов и времен, все короли по истине братья, соединенные христианской религией и древностью воспоминаний… Нет ни одного короля в Европе, в чьих жилах не текла бы кровь Бурбонов, и который не должен видеть в них прославленных и несчастных родственников» [Ibid., р. 79].

Брошюра Шатобриана сыграла свою роль. Людовик XVIII, видимо, имел основания сказать, что она «принесла ему больше пользы, чем стотысячная армия» [Шатобриан, 1995, с. 262]. Вдохновленный ею Уваров решил развить тему и, расширив контекст, противопоставить Наполеону Александра I. Подчеркнув в предисловии преемственную связь своей брошюры с шатобриановской, он тем самым значительно повысил ставки. Если его французский предшественник говорил о замене Наполеона Людовиком XVIII внутри Франции, то, следуя этой логике, Уваров давал понять, что в общеевропейской политике на смену Наполеону пришел Александр I. «Чтоб изобразить поведение императора нашего во всей его красоте, – писал Уваров – должно противопоставить ему поведение его противника» [Уваров, 2010, с. 235]. Здесь автор впервые говорит о жертвах, принесенных Россией в 1812 г. и о противостоянии России не только Франции, но и всей Европе: «Александр изгнал из пределов своих вероломного врага, возмутившего их спокойствие. Он истребил армию в шесть сот тысяч человек – цвет Европы, против него ополченной. Он мог бы с гордостью опустить меч во влагалище и ждать неприятелей; но другая, высокая мысль в тайне его занимала. Он видел, что союзники Франции сражались с ним против воли, видел, что Европа стенала под тяжким игом и изнемогала от угнетающих ее бедствий. Александр решился освободить побежденные народы, вознамерился отомстить за оскорбление народных прав, и в самом независимом монархе вселенная явит защитника тех высоких, благодетельных правил, которым свет обязан был четырьмя веками славы и благоденствия!» [Там же, с. 243]. При этом в отличие от Наполеона Александр демонстрирует не только силу, но и умеренность, он не мстит, а освобождает, не разрушает, а восстанавливает. Александр, по мнению Уварова, стоит на перекрестке двух больших исторических периодов: он завершает эпоху революций и войн и открывает новый период мира. Под его правлением «Россия, главная виновница восстановления Европы, успокоится после долговременных трудов, под сенью славы, беспримерной в летописях мира!» [Там же, с. 248]. Этот новый период в истории Европы Уваров определяет как Александровский.