Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу - идеи войны и мира в России начала XIX века

В отличие от Шишкова, последовательно противопоставлявшего Россию и Европу, Уваров считал, что заграничные походы должны стать отправной точкой для новых международных отношений в Европе, в которых Россия будет играть ключевую роль. В этом он был ближе ко взглядам самого царя, но тем не менее стать главным идеологом новой внешнеполитической доктрины России ему не пришлось. Сам Александр I нашел более удачное идеологическое решение. Приписав все свои победы воле Божьей, он тем самым в своем смирении вознесся до уровня Божественного избранника. Библейская риторика нового внешнеполитического курса лишь слегка отразилась в сочинениях Уварова, полностью лишенных увлекающего царя мистицизма. Для Александра речь шла не просто о новой попытке объединения Европы, а о глобальном преобразовании самой человеческой природы. Эсхатологические ожидания эпохи в сознании царя трансформировались в возложенную им на самого себя мессианскую задачу нравственного возрождения мира.

Находясь на острове Святой Елены, Наполеон продиктовал Э.О. де Лас-Казу знаменитые слова, известные русскому читателю по роману Толстого «Война и мир»: «Московский мир довершил бы и положил конец моим военным походам. Это было бы ради великого дела прекращения случайностей и начала безопасности. Открылись бы новые горизонты и новые дела, полные всеобщего благополучия и процветания. Была бы основана европейская система, и весь вопрос заключался бы в том, как ее организовать. У меня был бы свой конгресс и свой Священный союз. Эти идеи у меня украли. В этом союзе государей мы обсуждали бы наши семейные интересы» [Las Case, 1961, р. 219].

Эти слова, независимо от степени их искренности, свидетельствуют о том, что Наполеон видел или же хотел, чтобы в объединительной политике Александра I 1815 г. увидели реализацию его собственного европейского проекта. Еще в 1800 г. временно возглавлявший Министерство иностранных дел Франции граф А.‑М. Д’Отерив опубликовал брошюру «О положении Франции в конце VIII года» («De l’Etat de la France à la Fin de l’An VIII»), в которой стремился внушить европейским дворам мысль, что только Франция способна обеспечить единство и процветание Европы при условии, что Англия навсегда будет удалена с континента [Bourquin, 1954, р. 77].

Не прошло и года, как появилась книга, опровергающая пропаганду Д’Отерива. Ее автором был военный советник прусского короля Ф. Генц. В предисловии к своему труду он писал: «Государство, которое нарушило европейское равновесие, не восстановит никогда стабильность. Оно даже никогда не сможет воспользоваться плодами своих предприятий; оно погибнет под тяжестью самого себя и рано или поздно будет погребено под окружающими его руинами» [Gentz, 1802, р. XVIII]. Причины, на которые указывает Генц, имеют главным образом психологический характер: народы не смогут простить Франции своего подчинения, государи – своих поражений, простые люди – тех страданий и слез, которые принесла им война. Взамен Генц предлагает федеративную модель европейского устройства как гарантию всеобщего мира. «До тех пор, – пишет он, – пока Франция не вернется к справедливому равновесию с другими элементами федеративной системы Европы, будут сохраняться тайное стремление к сопротивлению против превосходства Франции и тайная ненависть против французского влияния и господства» [Ibid., р. 250]. Книга Генца, увидевшая свет в Берлине на немецком языке, сразу же была переведена на английский и французский языки и с 1801 по 1804 г. выдержала в Англии шесть изданий. Это был ответ Европы, главным образом Англии, на «объединительную» политику Наполеона.

Наследником Наполеона в плане «семейного» объединения Европы выступил Александр I с его неожиданной инициативой Священного союза. Так называемый Акт о Священном союзе был подписан 14 (26) сентября в Париже. Три монарха: русский царь Александр I, австрийский император Франц I и прусский король Фридрих Вильгельм III «во имя пресвятой и нераздельной Троицы» договорились «образ взаимных отношений подчинить высоким истинам, внушаемым вечным законом Бога спасителя». Согласно христианским заповедям, правители соединяются «узами действительного и неразрывного братства… В отношении к подданным и войскам своим они, как отцы семейств, будут управлять ими в том же духе братства, которым одушевлены, для охранения веры, мира и правды» [ВПР, 1972, с. 518].

Хотя официально Акт был обнародован лишь в феврале 1816 г. [История, 1938, т. 3, с. 69], его содержание почти сразу стало широко известно, и о нем заговорили как о чем‑то по меньшей мере странном: слишком далек он был от принципов традиционной дипломатии. Французский публицист аббат Д. Прадт увидел в Священном союзе «апокалипсис дипломатии». Это мнение, так или иначе, разделяли почти все ведущие дипломаты Европы. Так, например, английский министр иностранных дел Г.P. Каслри в донесении своему премьеру Р.Б. Ливерпулу назвал Священный союз «возвышенным абсурдом» (this piece of sublime and nonsense), а герцог Э.‑Д. Паскье – «плодом воображения, достигшего наивысшей степени экзальтации» [Bourquin, 1954, р. 145]. Однако при этом, как писал Ф. Генц, «никто не осмелился сказать, что половина Европы смеялась над его [т. е. Александра. – В. П .] религиозным фанатизмом, в то время как другая половина обвиняла его в лицемерии» [Gentz, 1876, р. 220]. По свидетельству Роксандры Стурдза (Эдлинг), «все или почти все державы подписали этот знаменитый договор, не поняв его и не взяв на себя труд потребовать объяснения, – эта идея, – продолжает она, – может быть слишком возвышенная для сообщества государей, не была понята, и Императора стали считать либо фанатиком и слабоумным, либо искусным и глубоким макиавеллистом» [Edling, 1888, р. 242–243].