Раиса Кирсанова - Розовая ксандрейка и драдедамовый платок - Костюм - вещь и образ в русской литературе XIX в.

В комедии А. С. Грибоедова упоминаний о костюме и тканях очень немного, а ремарок, посвященных одежде действующих лиц, вообще нет. Однако отношение к костюму прослеживается очень четко. Это проявляется и в монологе Чацкого: «<���…> И нравы, и язык, и старину святую, И величавую одежду на другую По шутовскому образцу; Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем, Рассудку вопреки, наперекор стихиям» (Действие 2. Явл. 22).

Ирония автора сквозит в репликах дам на вечере Фамусова о тюрлюрлю и барежевом эшарпе, складках и фасонах.

Обращение к лексикону моды в спорах о важных проблемах духовной жизни 20-х гг. XIX в. не было случайностью, так как в бытовой культуре того времени костюм имел большое значение, был формой проявления оппозиционных настроений, выражения политических симпатий и антипатий (см. боливар ). Свойственное эпохе убеждение, что люди «одеваются, как думают», сделало костюм знаком определенной идеологической позиции. У Ф. Ф. Вигеля, к которому восходит это выражение, сказано: «Итак, французы одеваются, как думают; но зачем же другим нациям, особливо же нашей отдаленной России, не понимая значения их нарядов, бессмысленно подражать им, носить на себе их бредни и, так сказать, ливрею» (Записки. М., 1928. Т. 1. С. 177).

Эта тенденция ярко проявилась во время привлечения А. С. Грибоедова для дачи показаний по делу декабристов. В его следственном деле есть следующий параграф: «В каком смысле и с какой целью вы, между прочим, в беседах с Бестужевым, неравнодушно желали русского платья и свободы книгопечатания?» (А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М., 1980. С. 281). Для властей отношение к одежде и свободе книгопечатания представлялось одинаково важным. А. С. Грибоедов отвечал: «Русского платья желал я потому, что оно красивее и покойнее фраков и мундиров, а вместе с тем полагал, что оно бы снова сблизило нас с простотою отечественных нравов, сердцу моему чрезвычайно любезных» (Там же. С. 284).

Мнение А. С. Грибоедова совпадает с высказыванием П. И. Пестеля, которое хорошо было известно Тайному Комитету: «Что касается до красоты одежды, то русское платье может служить тому примером» (Восстание декабристов. Документы. М., 1958. Т. 7. С. 255).

Авторское отношение к костюмам его времени, к суетности моды, её всеядности и алчности, проявилось в комедии «Горе от ума»: название накидки — «тюрлюрлю» — изображено как символ легкомыслия и фривольности. Это звукоподражание существовало в русском языке еще в начале XX в.

«Та же история повторилась; мальчик уже начал приходить в отчаяние, когда вдруг скрипнула дверь, высунулось женское лицо в чепчике с длинной фалбалой и жалобно прошептало: „Петрушка!“».

Некрасов Н. А. Три страны света, 1848–1849. Пролог.

Фалбала, фальбара — широкая оборка, волан, которыми отделывали женские платья, чепцы, белье.

Речь идет об очень широкой оборке, закрывающей лоб и щеки, ею отделывали чепцы пожилых женщин вплоть до середины XIX в.

Написание «фальбара» встречается у Н. А. Некрасова же в романе «Мертвое озеро».

Для этого времени «фалбала» — признак старомодности, знак преклонного возраста.

Фалбала.

Рисунок из журнала «Галатея» за 1839 г. № 21.

«Какой гадкий, но ужасный богач, почти всякий день у него какая-нибудь новая драгоценность: то булавка в тысячи три, то табакерка с музыкой и чудной живописью; один раз привез он нам показать фермуар… ах, какой фермуар, ma chère».

Вельтман А. Ф. Сердце и думка. 1838. Ч. II. Гл. VI.

Фермуар — застежка из драгоценных камней на нагрудном украшении или каком-либо другом ювелирном изделии. Фермуаром называли также недлинное ожерелье, охватывающее шею, так как ожерелье всегда имело застежку. Иногда застежка могла представлять собой чрезвычайно ценное произведение ювелирного искусства, превосходящее ценой само ожерелье. Марта Вильмот рассказывает следующую историю: «Устала от описания больше, чем от самого бала, но не смогу успокоиться, пока не расскажу напоследок о том ожерелье, которое было на мне. У шведской королевы Кристины когда-то было кольцо с опалом, оправленным в небольшие темно-вишневого цвета рубины. Она подарила это кольцо одному из своих придворных, а тот передал его своему сыну. Граф Панин, русский посланник в Стокгольме, был любителем редкостей. Он увидел кольцо и, найдя камень очень красивым, выменял его на солитер такой же величины. Когда граф вернулся в Россию, кольцом восхитилась его племянница, княгиня Дашкова, и граф подарил его ей. Год назад княгиня приказала вставить опал в виде застежки в бриллиантовое ожерелье и подарила это ожерелье мне» (Письма сестер М. и К. Вильмот из России. М., 1987. С. 407–408).