Петр Панкратов - Добрые люди. Хроника расказачивания

— Ты, брат Ваня, целиком против генеральной линии Партии?

— Точно не знаю. Видимо так. А почему я не могу быть против той линии, если она против интересов народа. Если она, эта линия хитрая, но не умная?

— Братик Ваня, поклянись мне, что ты никогда и никому не скажешь таких слов, какие ты говорил мне сейчас. В противном случае я, по долгу службы, должен тебя арестовывать.

— За что? За то, что я имею другой взгляд на вещи? Меня не арестовывать надо, а меня учить надо. Курсы там краткосрочные. Надо растолковывать, организовывать словесные состязания, диспуты. Вот путь, по которому мы должны идти. А арестовывать мы научились так, что скоро арестовывать будет некого. Останется одна ваша организация. И то говорят, что в ЧКа перед тем, как отправить сотрудника на пенсию, его сперва расстреливают. Да и берут в ЧКа на работу зверей типа Лёвы Задова. Это махновский палач. Его сам Махно бил палкой за зверства.

Говорить, кроме тебя, я никому не говорил, даже жене, и говорить не буду во веки веков. А тебе, Максимушка, как старший брат даю наказ: старайся меньше арестовывать. Старайся найти причину для оправдания человека и выпустить из-под ареста. Россия обезлюдела. Русская нация перебила друг друга. Её, как создателя России, может оказаться меньше, чем других народов, населяющих Россию. Тогда конец нашей стране. Я сам был участником этой бойни. А до сих пор точно не знаю, кто является зачинщиком гражданской войны в России.

— Пойдём, братик Ваня, на обед. Поедим. Ума прибавится. И тогда вспомним, кто первым сказал: «Превратим войну империалистическую в войну гражданскую».

— А мы не пойдём, а поедем, — сказал Иван Павлович.

Подошли к лошадям.

— Это твои кони? — спросил Максим Петрович.

— Колхозные.

Максим Петрович перехватил вожжи у Линька, сам стал править. Он лихо заехал во двор. Дав лошадям сена, все зашли в дом. Линьку Максим Петрович дал рубль и отослал в столовую. Сели за стол, выпили за встречу. Жена Максима Петровича, Софья Петровна, вглядевшись внимательно в лицо Ивана Павловича, сказала:

— Я Вас знаю, Вы — Горшков. Я Вас перевязывала, накладывала шины на переломы, когда Вас сразили во время прорыва фронта. Почему Вас тогда послали с шашками на девять пушек и десять пулемётов? Какая глупость! Сколько там полегло. А сколько бы могло полечь, если бы не тот разведчик? Максим, ты называл его фамилию.

— Долгов, — отозвался Максим.

— Долгов Михаил Иванович, — сказал Иван Павлович.

— А Вы его помните, Иван Павлович, — спросила Софья Петровна.

— А чего его помнить? Он жив, здоров, работает.

— Неужели? А я, глупая баба, поминаю его за упокой. Передайте ему, Иван Павлович, большой привет. Нет — земной поклон. Это он спас нас всех от погибели. Если бы не он, не было бы сейчас Максима, а я к этому времени уже его любила, была в положении. У нас сын Александр Максимович.

— У нас в станице в 1920–1923 годы рождались только мальчики. Старики говорят, что когда они в лета войдут, т. е. через двадцать лет, будет страшная война, — сказал Иван Павлович.

— Не дай, Господи, не приведи, Царица Небесная. Мы перебили лучших людей нации, а они добьют. Конец России. Когда я Вас перевязывала, то Вы мне говорили: «Вам, девушка, дома надо сидеть, чашки-ложки мыть, детей рожать. А купаться в чужой крови дело мужчин. Мы, шутя, затеяли эту игру, а она вылилась в такую бойню!» Помните, что я Вам тогда ещё сказала?

— Нет, не помню, — ответил Иван Павлович.

— Я не буду рожать детей. Зачем? Чтобы они убивали друг друга? И вот — я здоровая, закалённая женщина не могу родить. А оставлять одного сына на земле не хочу. Будет один сын на свете, не к кому приклонить головы ни в горе, ни в радости. И ещё. Я не понимаю, зачем надо кулачить людей, то есть грабить их. Они недосыпали, недоедали, лишнее работали, преждевременно старились, а их теперь грабят, да не бандиты какие-либо, а власть, которую нам втихаря подсунули. Мы её не избирали. Она сама явилась, как Мартын с балалайкой на чужую свадьбу. Уселась за стол и безобразничает.

— Они будут мешать колхозному строительству, — сказал Максим Петрович.

— А кто сказал, что они будут мешать колхозному строительству? — спросила Софья Петровна.

— Да, действительно, кто сказал, что они будут мешать? — поддержал вопрос Иван Павлович, — и почему пять процентов раскулаченных должно быть, а не четыре с половиной или шесть?

— Автором этих слов является Сталин, — пояснил Максим Петрович.

При расставании Иван Павлович, будучи в хорошем подпитии, говорил: