Петр Панкратов - Добрые люди. Хроника расказачивания

В 1935 году Евдоким Васильевич купил два дома в Прихопёрской для своей семьи и семьи Даши.

Евдоким Васильевич пошёл работать в милицию, Дашин муж Кирилл устроился в лесхоз.

А вот Павел характером не пошёл в отца. Он был не плясун и не песенник, не любил лошадей, был к ним совершенно равнодушен. Алдоня несколько раз говорил:

— Павлик, ты у меня не казак. Ты тамбовский ведерник. Павлик в ответ только краснел, но ничего не отвечал. Сознавал Павел Алдоню отцом, но настоящей сыновьей любви к Алдоне у Павла не было. Да и не прощал Павел отцу то, что он с ними не жил. Мать говорила сыну:

— Сынок, не осуждай отца. Он хороший человек, но такова жизнь и с этим ничего не поделаешь. Вырастешь, станешь взрослым, поймешь жизнь, в чём она ходит: в сапогах или в лаптях, и тогда простишь своего отца. Он совершенно не виновен в том, что мы не живём вместе. Виноват уклад жизни. А мы его изменить не можем.

С малого детства Павел заболел морем. В 1934 году уехал в Астрахань, поступил в мореходку и покинул отцовский дом навсегда. Не стал Павлик наследником отца. Не было у Павлика отца настоящего, был приходящий. Иногда в ссорах с ребятишками он слышал обидное слово: «Найда». Услышав такое слово, Павлик покидал поле боя, убегал в свое укромное место, — в сооруженный между амбарами шалаш и долго там плакал. В слезах Павлик часто засыпал. Будила его мать на закате солнца, когда надо было идти искать телёнка и встречать корову.

Мать спрашивала:

— Павлик, о чём ты плачешь?

— Это я во сне.

Павлик любил свою мать.

По другим причинам Павлик очень редко плакал.

Сильно Павлик плакал, когда прощался с матерью, уезжая в мореходку. Он знал, что оставляет её навсегда одну, на попечение Евдокима Васильевича. Ещё осталась у неё двоюродная сестра в хуторе. А раньше родни было много. Всех забрала Гражданская война. Павел, плача, просил мать благословить его идти учиться в мореходку. Тоже плача от сознания того, что она, может быть, видит Павлика последний раз, мать говорила:

— У тебя есть отец пусть и он тебя благословит.

Павел на этот раз не просил благословения отца. А в 1939 году, в мае месяце, когда цвела степь лазоревыми цветами, когда дубрава гудела птичьим многоголосьем, когда вокруг придубровских хуторов цвели когда-то пышные, но теперь отрезанные от усадеб колхозников колхозным уставом и полузагрызанные скотом сады; цвели в треть доколхозной силы, но все-таки испускали аромат знакомый и родной, приходил Павел на побывку. Побыл десять суток и уехал с предчувствием того, что уезжает навсегда. Прощаясь с сыном, Евдоким Васильевич вёл с ним разговор:

— Павел, на правильном ли ты пути?

— На правильном, батя.

— А как же мама? У меня Даша есть, а у твоей мамы, кроме тебя, никого нету. Мать твоя жизнь свою молодую посвятила тебе. Она могла бы выйти замуж и жить с мужем, но она не хотела, чтобы у тебя был отчим, который мог тебя обидеть.

— Мама не выходила замуж потому, что тебя сильно любила, а ты нас любил. Я помню в 1933 году мы весь день ничего не ели и спать легли, не евши, а ты нам ночью принес щербы и вареной рыбы и одну большую солёную рыбу, мы ее утром варили и ели два дня. А потом, на следующую ночь, ты принёс нам ведро муки, ведро пшена, ещё одну большую рыбину и ведро картошки. В тот год мы огороды сажали вместе. Много сажали. Осенью у нас всего было много, — вспоминал Павел.

— А все-таки, как же мама?

— У моей мамы Евдоким Васильевич есть.

— А если я умру вперед мамы?

— Господь милостив. Он не допустит этого.

— Бог-то Бог, да не будь сам плох.

— Батя, море я не оставлю. Это судьба. Это дано с неба.

— Ты, Павел, веруешь в Бога?

— Верую, батя, без всякого сомнения.

— Откуда это у тебя?

— Собственные рассуждения и люди помогли. Ну ладно, мне пора. Благослови, батя.

— Сынок, я не знаю, что и как надо делать.

Павел взял правую кисть отца, сложил её в крестное знамение.

— Делай, батя, крест у меня на голове и говори:

«Сын мой, раб Божий Павел, я отец твой, раб Божий Евдоким, благословлю тебя на избранный тобой жизненный путь служения Богу и людям. Я завещаю — никогда не сверни с этого пути». Аминь. Алдоня отчетливо и громко повторил.

— А теперь перекрести меня и поцелуй, — попросил Павел отца. Алдоня выполнил это. После этого Павел встал на колени перед отцом, сделал земной поклон, встал, обнял и поцеловал отца:

— Вот и славно, батя. Пойдем к маме.

— Мама, батя меня благословил. Благослови и ты.

— Павлик, достань икону. Нет, ту, что поменьше, этой иконой моя бабушка благословляла мою маму, когда она выходила замуж. Эта икона хранилась у неё. Она должна была благословить меня и передать эту икону мне. Но не успела моя мама, когда она была жива, я была мала. А когда выросла и меня надо было благословлять, тиф унёс маму на тот свет. Я осталась не благословлённой на этой земле. Сынок, Павлик, я благословляю тебя на избранный путь. Иди и не сворачивай. Постарайся нас с отцом не забыть. Мать поставила сына на колени, трижды перекрестила иконой, дала её поцеловать и сказала: