Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Он избалован успехами и очень чувствителен к неудачам и неприятностям; особенно болезненно реагирует на все, что становится на пути осуществления главной задачи спасения и восстановления России, причем, как и во всем, тут нет ничего личного, эгоистического, честолюбивого.

Мне особенно часто приходилось заваливать его целыми кучами самых неприятных и тревожных докладов; сначала он вспыхивал, но быстро темнел, горбился, потухал и как-то сжимался под тяжестью неопровержимых фактов; иногда гремел, грозил все испепелить и сломать все препоны, просил совета и помощи, как все это сделать, и трогал искренностью своего горя и переживаний.

Впервые со ссыльными Колчак столкнулся в августе 1900 года во время стоянки «Зари» в Александровске на Мурмане. Через 3 года, в ходе спасательного похода, сидя летом в Михайловом стане на острове Котельном, Колчак описал свое впечатление так:

«Население гавани или вернее города состояло из нескольких человек администрации и небольшого количества поселенцев, ссыльных, среди которых были даже поляки. По свойствам это поселение, состоявшее из отбросов и всякой сволочи, не особенно гармонировало с новым портом» (Колчак. Русская…, с. 84).

Высказывание довольно характерно для Колчака, как для лейтенанта, так и для адмирала. Он к 1903 году давно не считал «сволочью» ссыльных политических (а поляки были именно таковыми, причем члены РПЭ не раз в Сибири прибегали к доброжелательной помощи ссыльных поляков), он лишь необдуманно записал свое прежнее мнение несведущего как свое нынешнее.

Замечу, что к моменту написания этих строк он уже смог убедиться в замечательных качествах ссыльных — Бруснева и Оленина. Но если Бруснев пользовался покровительством губернатора Скрипицына (увы, вскоре уволенного), то Оленина Колчак буквально вытянул из ссылки, самовольно объявив его своим помощником и преемником. Ни в одном известном мне документе он не назвал Бруснева и Оленина ссыльными, хотя всегда помнил об этом. Через много лет, на иркутском допросе, Колчак вспоминал про Оленина:

«Он был политический ссыльный. Он студент Московского университета. У него была склонность к изысканиям, я бы сказал — к научному авантюризму. Его интересовал край, и когда он получил амнистию за свою экспедицию, он вернулся обратно из Петрограда в Якутск.»

О том, что ссыльный Оленин (как и Бруснев) смог попасть в столицу лишь благодаря хлопотам Колчака, ни слова, хоть это, надо полагать, и расположило бы к нему Комиссию.

Как и ссыльные, Колчак был высоко пассионарен (отчего, полагаю, и уважал их), но свою собственную энергию направлял только в державное русло. Как и бунтари, он привык не размышлять о глубинных смыслах, а действовать, однако революционеры действуют согласно некоторой программе, а он даже не знал, что это такое. Войну он любил как таковую, и это приходится признать [440], любил как нечто заданное, где думать о смысле и цели не надо, но в ноябре 1918 года попал на ту должность, где требовалось думать об этом ежечасно. Уже по одному тому крах его как правителя был неизбежен [441]. Впрочем, едва ли можно винить Колчака в том, что он оказался на посту правителя — у нас нет данных о стремлении его к данному посту. Винить можно тех (прежде всего англичан), кто решил, будто хороший адмирал должен стать хорошим правителем.

Константин Адамович Воллосович в оборудованной им лаборатории на западе острова Котельный. 1902 год

Павел Васильевич Оленин под конвоем. Якутск. 1906 год

На иркутском допросе эсер Александр Алексеевский (сторонник автономии Дальнего Востока вне Сибирской республики, в недавнем прошлом член Всероссийского Учредительного собрания и председатель Амурского правительства), человек культурный и в допросе даже благожелательный, спросил об отношениях адмирала со сыльными. Тот ответил, что ни с кем не сходился близко ввиду краткости знакомств, но в том же заседании отметил:

— С зоологом Бируля я до войны постоянно поддерживал связь, где теперь Бируля, я не знаю. Затем был еще один большой приятель, товарищ по экспедиции, Волосович, который потом пошел геологом, где он находится теперь, я тоже не знаю.