Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

«18 августа поздно вечером мы с Даней [168] Геолог Д. С. Сороков, который, вместе с геологом Д. А. Вольновым (и в отличие от Успенского), сумел упомянуть Колчака [Вольнов, Сороков, 1961]. , проходя по плато полуострова Эммелины, специально задержались, чтобы взглянуть на заход светила. В полночь солнце приблизилось к горизонту, коснулось его своим нижним краем, покраснело, вытянулось, стало похоже на малинового цвета огурец и тут же начало подниматься, выпрямляться и бледнеть» — писал зоолог Савва Успенский в уже известной нам книге.

Пора идти. Колчак повернулся к западу и идёт, подымаясь, к невысокому перевалу. Пусть вот этот мыс слева, только что открывшийся за холмом, эта ровная поверху, как стол, гранитная стена с зубцами, станет мысом Преображения.

Идя на запад невысоким перевалом, он сейчас впервые заметил, что путь лежит по каменистой тундре

«с крайне жалкой арктической растительностью, с преобладанием мхов и лишайников; изредка попадаются альпийский мак и миниатюрные кустики куропаточной травы».

Справа вверх — гора Толля, слева — холм южного полуострова; теперь это будет полуостров Феодосия Чернышёва — полярника и академика, того самого, без поддержки коего спасателям бы сюда не попасть.

Зря пришли? Нет, конечно, их не будет теперь, по крайней мере, жечь мысль о людях, быть может, умирающих в ожидании помощи, можно будет без стыда глянуть в глаза баронессе Толль, вдове. Вот только придётся ли? Тяжело добраться сюда, ещё труднее будет выбраться. Лейтенант Де-Лонг тоже был здесь, но вскоре погиб — от голода, в ноябре, в дельте Лены. До самой смерти дневник вёл.

Весело так описал он в июле своё падение в воду, когда лёд проломился:

«Денбар захватил меня, как он думал, за капюшон, а в действительности за бакенбарды, чуть не оторвав мне голову».

Де-Лонгу тоже воздух под курткой утонуть не дал.

Где это было? Колчак обернулся назад, к морю. Да вон там, вдали, к норд-осту, справа от далекого полуострова Эммелины, слева от близкого мыса Преображения. Только сейчас там до горизонта чёрная вода с отдельными льдинами, а тогда сплошные льды были. Денбар затем в другой лодке плыл, пропал в октябре без вести, как теперь Толль. Дневник же у трупа Де-Лонга нашёл весной лейтенант Мелвилл, механик, в третьей лодке плыл (тоже, помнится, вельбот был). Теперь он вице-адмирал американского флота.

Пора своих догонять — стоять в сыроватых сапогах холодно. Но не спеши — плато обтаяло, обнажились острые обломки базальта. Ногу подвернёшь, как утром Рогачёв (сапог еле с него стянули, теперь сидит у палатки). Да и сапоги ветхие беречь надо: до материка, до Казачьего, где якутские торбасы купить будет можно — тысяча вёрст.

Вон ещё мыс открылся — в конце полуострова Чернышёва, прямо к югу. Давно видали, ещё когда к острову приближались, но лишь теперь ясно, что он, как и всё на острове, безымянен, ибо толлевы названия с Толлем и погибли. Отсюда сверху мыс, словно чуть согнутый перст, указует на зюйд-зюйд-вест, где Казачье с баней, где Верхоянск с постелью, где Якутск с телеграфом (Соничке — депешу, в Академию и домой — тоже), где Иркутск с вокзалом. Может быть, и она приедет? Если найдётся, к кому ехать. Западный мыс — вдовы Эммы, северо-восточный — вдовы Эммелины.

А, будь что будет! Быть юго-восточному мысу, на указующий перст похожему, мысом София. Соничке Омировой в дар.

В шесть утра пришли, спустившись с ледника, к палатке, где царил ещё, ввиду отсутствия начальства, богатырский сон. Боцман громогласно учинил побудку, а командир приказал Железникову с двумя поморами (третий-то хромой) немедля идти к избушке Толля и перетряхнуть её. Должно же быть ещё хоть что-то. Как идти, показал ему по набросанному им путевому эскизу.

Сбросив одежду, залезши в мешок в ожидании бобов с мясом (консервы экономить больше незачем) и сладкого чая, Колчак впервые мог обратиться (не знаю, обратился ли) мыслями не к цели похода, а к дому. Что-то сейчас в России, в Петербурге? Когда в Якутске последний раз читал газету, было неспокойно.

Теперь в России, как мы знаем ныне, было куда как неспокойней. Юг полыхал рабочими стачками и крестьянскими бунтами, их кровавыми усмирениями, То и другое нарастало, посему даже в дворцовых кругах поняли — надо предпринять что-то новое. Вызрел, однако отнюдь не новый, а старый, как мир, призыв: для обуздания крамолы нужна «небольшая победоносная война». Так виделся тамошним «стратегам» назревающий конфликт с Японией.