Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Вторая записка большая, рукой Зееберга, но подписана Толлем. Двойной лист из тетради в клетку, с картой острова. «Лист составлен… на месте шестой стоянки».

Шестая стоянка — где это? Вот она на карте Зееберга: пляж в полверсты, два ручья по краям. Ба, да это же тут. И на этом же плоском камне, надо полагать, Фридрих Георгиевич располагался тогда с планшетом. Замечательно и печально.

Мастерски зарисован и подробно описан южный берег острова, а в конце вдруг:

Имеем во в сём достаток.

Это как же понимать?

— Слушай, Железников, неужели там не оказалось никакого провианта?

— Никакого, ваше благородие, — ответил тот, прекратив рубить жердь. — Только вот банка с жиром медвежьим. Выходит, значит, жира был избыток.

— Да, был. Вот и барон Толль на сорок третьи сутки пребывания пишет, что имеет во всём достаток. Значит, был у них запас. Охотились…

— Охотились, ваше благородие, да видать не прятали. Помните, и с нами поначалу на «Заре» бывало — одни шкуры брали. Песец и подъел.

Эх, подумать бы Колчаку над запиской ещё, вчитаться в каждое слово, обсудить со спутниками. Поняли бы, надо полагать, что самый перст судьбы привёл их сюда, что здесь, как и в поварне, надо бы всё перетряхнуть вверх дном, что загадочные предметы окружают их. Хотя бы вот: шкура медвежья, под камнями распластанная. Кем? Зачем? Когда? А бронзовые наконечники от кольев зачем брошены и кем? А что значат вчерашние ящики, брошенные на пляже в зоне прибоя?

Догадались бы рано или поздно, что не Толль тут командовал.

Но невдомёк лейтенанту самому, а обсуждать сложности с «нижними чинами» его во флоте вовсе не обучили. Мы точно знаем, что вопрос о пищевом складе его занимал [171] «Склада пищи не оказалось» — отметил он в иркутском докладе (В Географическом обществе // Восточное обозрение. Иркутск, 1904, № 57, с. 2). О том же писал он из Иркутска в Полярную комиссию, особо отметив фразу «Имеем во всём достаток» [Синюков, с. 185]. , то есть, что фраза «Провизии имеем на 14–20 дней» сама по себе причин ухода ему тогда не открыла. Но знаем и то, что версию охотничьей беспечности, имевшую хождение у спасателей, счёл он позже вполне правдоподобной [172] «Думается, что… запасов в течение августа не готовили, и мясо убитых на льду медведей не перенесли на берег, а взяли только шкуры, всё в расчёте на осеннюю оленью охоту…» (Колчак А. В. Последняя экспедиция…, с. 517). О том же писал Бруснев, а много позже и Бегичев. Полярная комиссия официально признала причиной гибели группы Толля именно голод (официальная версия изложена в Прилож. к Прологу и Повести, п. 1). .

Описав толлевы документы, Колчак стал сочинять сообщение о своей спасательной экспедиции. Что он там написал, мы не узнаем никогда, не узнаем потому, что не захотел сам автор. Он умолчал о своём оставленном сообщении и в отчёте, и в докладах. Но, главное: в 1912 году, прощаясь с полярниками, Колчак уверил их, что ничего, кроме доски с именами погибших и искавших, он на острове не оставил, что в гурии «ничего, кроме надписи на доске, нет» [173] Старокадомский Л. М. Экспедиция Северного ледовитого океана. М.-Л., 1946, с. 188. При чтении книги видно, что полярники, искавшие коллекции Толля, пользовались не отчётами Колчака (их, как видно, на борту не было), а его подробными устными указаниями. Они отплыли из Владивостока в восточную Арктику на ледоколах «Таймыр» и «Вайгач», а Колчак возвратился поездом в Петербург по вызову морского министра. .

Это было бы попранием правил, традиций, да и здравого смысла (он унёс всё, что нашёл о Толле, и мог с этим погибнуть), но ему как бы поверили. По всей видимости, находясь на берегу у западных толлевых ящиков, лейтенант Алексей Жохов не хотел лезть через два ледника к месту лагеря спасателей (а тот ледовый путь, где Колчак тонул, просто растаял), да и зачем? Записки вернувшихся (в отличие от погибших) особого интереса в те годы не представляли. Словом, никто не искал того гурия.

На него наткнулась экспедиция 1956 года. Извлекли из-под глыб проржавевший 12-литровый [174] Измерен мною по снимку в статье Успенского, где на банке лежит спичечный коробок. Сам Успенский дал другое значение: 25x25 см (Успенский С. М. По следам прошлого на о. Беннета // Летопись Севера, т. 3. М., 1962, с. 281), т. е. 15,6 л; но он часто бывал неточен. жестяной куб и с грустью вытряхнули из него мелкие чешуйки — следы истлевших документов. Такой срок они могли бы выдержать лишь в запечатанной бутылке, а их положили в жесть. Да и спутники Колчака перестарались: опасаясь любопытства медведей, упрятали банку в самый низ гурия, так что тяжесть смяла её, а дно часто оказывалось в воде. Доска же с именами долго стояла никем не прочитанная, затем и она упала с верхушки гурия и тоже почти истлела. Однако имена ещё читались.