Владимир Ленин - К двадцатипятилетию первого съезда партии

[161]

буржуазии, учащихся, служить целям рабочего движения. Он их принуждал читать социал-демократическую литературу. Захарин был какой-то стихийной силой, с которой трудно было бороться. И ему подчинялись, а он все использовывал для целей рабочего движения. Много студентов, благодаря его влиянию, впоследствии сделались убежденными социал-демократами. Из-них Миша и Саня Гуревичи — видные деятели «Бунда», Тевель-Гейзикман, Соломон Цейтлин, видный теоретик соц.-демократ, редактор Донской речи и много других. Захарин был арестован в 1897 г., благодаря провокации Бартошкина. Жандармы не могли ему простить возникшее рабочее дрижение в Гомеле, которое они всецело приписывали ему. Они его мучили в тюрьме и довели до сумасшествия. Он кажется жив до сего времени. Гомельской организации Р. К. П. рекомендую устроить его, чтобы он не нищенствовал. Он — одна из первых жертв, понесенных Гомельской социал-демократической рабочей организацией.

Алтер Драбкин {20} 20 В оригинале выделено разрядкой — V_E. вступил в кружок раньше меня. Это был юноша лет 18-19-ти, коренастый с некрасивым, но очень умным лицом, задумчивыми глазами. В нашем кружке он начал выдвигаться, как хороший пропагандист. С рабочими он сходился очень легко, и его рабочие любили. Во рву (часть города в Гомеле, населенная преимущественно рабочими и беднотой) Алтер был свой человек. Не было ни одной вечеринки и торжества во рву, чтобы не пригласили Алтера. Он охотно шел и вербовал членов кружка. Несмотря на массу работы в кружках как организационной, так и пропагандистской, Драбкин ухитрялся урвать время для саморазвития и вскоре стал убежденным социал-демократом марксистом, лучшим пропагандистом нашего кружка. Гомельская работа не могла уже многих удовлетворить, и лучшие из нашего кружка стали разъезжаться. Начался отлет орлов, у которых выросли крылья и им нужна в высь, нужен простор. Первым уехал А. Поляк, за ним А. Драбкин. Он уехал в Двинск, создал там организацию и массовое рабочее движение, работал немного в Вильне, потом уехал в Кременчуг, где совместно с С. Тиркельтаубом, Левандовским и, кажется, Зильберманом (провизор) создали социал-демократический кружок среди кременчугских рабочих. Один мельничный рабочий их выдал, и они были арестованы. Левандовского, Тиркель-

[162]

тауба и Зильбермана сослали в Сибирь. Драбкина же из тюрьмы отправили в полк на военную службу. Драбкин, находясь на военной службе, продолжал свою революционную деятельность, за что подвергся такому режиму, что даже этот железный человек не выдержал — заболел чахоткой. Его чахоточного еще долго мучили, но были вынуждены освободить от военной службы. Он приехал в Гомель полечиться, но жандармы не оставили его в покое и полумертвого сослали в Сибирь, где он вдали от друзей и дорогого ему дела зачах.

Бейля (Оля) Вольфсон. Я ее помню молоденькой, 16-17-ти летней девушкой. Миниатюрная, с миловидным интеллигентным лицом с бесконечно добрыми глазами газели. Когда я вошел в кружок, я обратил внимание, что все члены кружка с какой - то трогательной любовью относятся к ней. Я был вначале удивлен и не мог понять причины. Впоследствии, когда я ее узнал поближе, я подвергся общей участи. Ее обаяние было заметно везде, с кем бы она ни знакомилась, она, помимо своей воли, незаметно покоряла. Дома у родителей и старших сестер она была общепризнанным авторитетом. Все, что Оля делает не может быть плохим. Даже отец ее, человек деспотичный, к тому же старого зажала, мирился с нашим присутствием в своем доме: знакомые Оли не могут быть плохими людьми. Благодаря этому их дом стал центром, куда стекались все революционеры как местные, так и приезжие. Квартира Вольфсона перевидала очень много видных революционеров. Дом считался все время в Гомеле революционным. Старуха мать всех нас считала как бы членами своей семьи — детьми. Заботилась о нас, как мать. Если нужна была кому-нибудь квартира и конспиративные условия позволяли, то шли на квартиру Вольфсон, где находили и приют, и ласку. Это продолжалось все время, даже когда Оли и ее брата М. Б. Вольфсона уже не было в Гомеле. Революционные традиции были сильны в этом доме. Все это благодаря любвеобильному сердцу Оли.

Насколько сильно было обаяние личности Оли в нашем кружке можно заключить из следующего эпизода. У нас в кружке был рабочий слесарь Г. Чертков — развитой, остроумный, с ораторским талантом, но довольно развращенный. Нам не удавалось повлиять на него. Он нас, меня и Драб-