Моника Блэк - Земля, одержимая демонами. Ведьмы, целители и призраки прошлого в послевоенной Германии

В небольших общинах, в местной среде люди, получившие власть в 1933 г. и потерявшие в 1945-м, жили бок о бок с теми, кто потерял власть в 1933-м и вернул ее после войны. Многие сельские жители в 1950-х гг. помнили, как устанавливался нацистский новый порядок, когда пришла диктатура, — как собственность, власть и положение присваивались новыми господами и распределялись ими среди друзей и родственников. После 1945 г. эти друзья и родственники иногда теряли свои неправедные приобретения. За это отвечали комитеты по денацификации, образованные из политически «необремененных» членов общин — часто социал-демократов, таких как отец Эберлинга [641] Gerolimatos, «Structural Change and Democratization», 111; Jessica Jürgens, «Entnazifizierungspraxis in Schleswig-Holstein: Eine Fallstudie f. den Kreis Rendsburg, 1946–49», Zeitschrift der Gesellschaft f. Schleswig-Holsteinische Geschichte , Band 125 (Neumünster, 2000), 150–51. . На комитеты легла задача допрашивать своих соседей, членов той же общины, изучать их документы и личные дела и выносить вердикты, часто в отношении людей, лично знакомых. Те, кто оказался «скомпрометированным» прошлыми связями, не рассматривались при распределении новых земельных наделов или вынуждены были ждать своей очереди после тех, кого сочли политически незапятнанными [642] Gerolimatos, «Structural Change and Democratization», 111. .

В Шлезвиг-Гольштейне бывших нацистов почти никогда не лишали собственности после 1945 г. [643] Gerolimatos, «Structural Change and Democratization», 111–13; Jürgens, «Entnazifizierungspraxis in Schleswig-Holstein», 169. Однако иногда это случалось, как, по-видимому, произошло с семьей фрау Хеш. Она сказала, что Клаус руководил подобными «передачами». Убеждение, что бывший мэр является колдуном, повинным в болезни ее ребенка, демонстрирует одну из форм, принимаемых этой враждебностью и нерешенными конфликтами в общинах, где вера в ведьм лежала в основе первопричин.

В другой общине Шлезвиг-Гольштейна социал-демократы в местном комитете по денацификации пытались наложить штраф на бывших нацистов, сумевших избежать всех наказаний [644] Jürgens, «Entnazifizierungspraxis in Schleswig-Holstein», 169–71. . Их попытки ни к чему не привели, но значим сам факт. В маленькой общине, где невозможно было скрыться, даже неудачные попытки наказания — не говоря уже о реальных осуждениях и более мощных поворотах колеса Фортуны — могли запоминаться как особый, личный выпад. Какой капризной казалась, наверное, судьба в те дни и победителям, и побежденным.

Яркий пример описан в романе Ганса Фаллады 1947 г. «Кошмар в Берлине». В нем рассказывается история доктора Долля, живущего в маленьком городке в советской зоне оккупации сразу после войны. Долль никому не нравится. Он чужак из Берлина и не нацист, поэтому предмет множества злобных сплетен. Именно по этим причинам командование назначает его мэром. У него нет связей и лояльных отношений ни с кем в городе, где бывшие нацисты теперь фальшиво пресмыкаются и расшаркиваются перед оккупантами. Работой Долля — как и отца Эберлинга — было «разбираться, кто из нацистов — безвредные попутчики, а кто — деятельные преступники, выкуривать их из логовищ, куда они впопыхах позаползали, смещать их с влиятельных должностей, которых они добивались с прежней ловкостью и бесстыдством, отбирать у них все, что они неправедно наживали, крали, вымогали, конфисковывать продовольствие, которое они по-хомячьи тащили, и заселять в их просторные квартиры оставшихся без крова» [645] Ганс Фаллада, «Кошмар в Берлине», пер. Дарьи Андреевой. М.: Синдбад, 2018. С. 72. .

Какой бы неоднозначной ни была история Эберлинга, она позволяет понять, что пагубное наследие нацизма — позор стерилизации, уничтожение репутаций, несбывшиеся мечтания, расплата и встречные обвинения — продолжало отравлять ежедневные коммуникации как в сообществах, так и в личной жизни людей. Расхожий образ послевоенной Германии — это руины, заполнившие большие города. Однако существовали и другие руины, особенно характерные для маленьких городов и селений: разрушенные социальные отношения. Их невозможно было измерить в кубических тоннах, но они громоздились еще выше, поскольку их нельзя было сгрести и вывезти прочь. Непроработанное прошлое — не только нацистское, но и период денацификации — оставило после себя атмосферу горечи и незащищенности там, где колдовство было доступной логикой социальных отношений, способом выяснить, кто чей союзник в меняющемся ландшафте лояльности [646] Baumhauer, Johann Kruse , 265, 269. . В этом смысле история Эберлинга может считаться борениями Шлезвиг-Гольштейна в микрокосме, происходившими в виде столкновений — безбожников с праведниками, «злых людей» с невинностью. С учетом условий дебатов было, вероятно, трудно не примкнуть к той или другой стороне [647] Michel de Certeau, The Possession at Loudun, trans. Michael B. Smith (Chicago: University of Chicago Press, 1996), 27–28. .