Михаил Медведев - Император Павел Первый и Орден св. Иоанна Иерусалимского в России

Павел I лишь распространил эту практику на младший Российский приорат (который наряду со старшим, католическим, входил в англо-баварский язык и пользовался его привилегиями), а также санкционировал беспрецедентное, но формально допустимое возвышение рыцарей, освобожденных от обетов, до высших должностей Ордена вплоть до магистерской. [38] Необходимо учесть, что первоначально кавалеры по праву, не принесшие обетов, считались «состоящими в искусе», то есть послушниками, и не имели права решающего голоса в региональных капитулах (думах) (см. статью XXIX конвенции 1797 года). Это касалось даже великого приора принца Конде. Позднее этот порядок нарушился в обоих Российских приоратах. Казалось бы (как уже указывалось выше), сам Павел не мог пользоваться привилегиями англо-баварского языка, поскольку до принятия магистерского достоинства был лишь почетным бальи и в корпоративные структуры Ордена не входил. Однако и эта несообразность объясняется внутриорденскими причинами, а не самоуправством Павла. Еще в 1797 году Российский католический великий приорат стал числить русских почетных кавалеров (равно католического и православного исповедания) среди своих членов, [39] Idem. Р. 20. распространяя на них, таким образом, приоратские нормы и привилегии.

Безусловно, в этом случае власти приората и Ордена превышали свои полномочия и входили в непозволительное противоречие с уставными правилами. Едва ли юридически корректным было и принятое англо-баварским языком расширенное толкование пожалования Пия VI. Однако существенно, что описываемые нарушения были унаследованы, а не инициированы Павлом I как великим магистром. Не менее существенно и то, что права рыцарей-некатоликов возводились (пусть не всегда вполне корректно) к папским пожалованиям. Это еще раз показывает, что Преимущественнейший император не вырывал Орден из церковного контекста.

Аномалии, порожденные кризисной обстановкой и доставшиеся Павлу как великому магистру от предшественников, были им сохранены и преумножены. Однако император не сделал никаких шагов, придающих этим множественным исключениям характер нормы. Да, во время его правления количество и роль не монахов в Ордене выросли беспрецедентно. Но все же это имело характер смягчения дисциплины ввиду временных, чрезвычайных обстоятельств: гибели нескольких приоратов, потери Мальты, «привыкания» к России. За обмирщением орденской общины в этот период стояло церковное снисхождение к житейским нуждам, икономия. О временном положении установившихся исключений говорит и поведение российских ветвей Ордена после гибели Павла I.

Одним из ярких примеров секуляризации Ордена историки считают обычно превращение католической рыцарской общины в межконфессиональный союз во главе с православным человеком. Предполагается, что духовное единство братьев-монахов в такой ситуации подменялось политическим. В действительности же существование межконфессионального российского приората не являлось препятствием для возвращения Ордена к его монашеским истокам. Трудно представить себе, что в контексте церковной культуры эпохи Павла I над вступающими в Орден рыцарями православного исповедания стали бы совершать обряд пострижения. Тем не менее не было ничего невозможного в принесении этими рыцарями трех традиционных обетов (послушания, бедности и безбрачия) и в принятии ими орденских уставных ограничений. Благотворительно-военная специфика ордена полностью позволяла бы католику исполнять обет послушания по отношению к православному и наоборот. Этот же путь был в принципе открыт и для иных христианских конфессий (армян-григориан, лютеран и т. д.) в составе некатолического российского приората.

Для рубежа! XVIII и XIX веков такая перспектива была вполне утопической. Она не согласовывалась ни с реальными взаимоотношениями конфессий, ни с религиозно-политической ситуацией в Российской империи. Но именно такая перспектива явственно следует из тех законов и норм, по которым Орден существовал при Павле, из тех реформ, которые он проводил, — а взгляды Павла I на церковь несомненно были отмечены утопизмом. Ему, твердому в православии, глубоко импонировали духовная открытость, религиозное сотрудничество через конфессиональные барьеры, апелляция к христианскому единству. Знаменитые заявления Павла о том, что он близок к католицизму, говорили не о конфессиональных колебаниях императора, а о его понимании природы церковных разделений. [40] Annales de L’O. S. M. de Malte. Jul.-Sept. 1961. P. 92–94. Сотрудничество христианских конфессий, каким оно виделось Павлу, должно было ориентироваться не на утрату специфики, религиозной сущности участников, а на раскрытие еще не изжитой в расколах духовной общности. Одним словом, взгляды Павла I были ярко экуменическими — в том смысле, в каком это слово употребил бы полтора столетия спустя папа Иоанн XXIII.