Джонатан Шепард - Начало Руси. 750–1200

В последние несколько десятилетий специализированные вспомогательные дисциплины далеко обогнали обобщающие исследования. Были написаны истории областей, экономические истории, истории городов, церковные истории, социальные исследования, юридические и дипломатические истории, тексты реконструировались и расчленялись, были высказаны теоретические соображения, даны культурные интерпретации и оценки, а кроме того, производились исключительно плодотворные археологические раскопки. Тем не менее, почти не делалось попыток объединить все эти темы, по-новому взглянуть на всю эпоху, соединить частности для полного пересмотра целого: за последние пятьдесят лет не появилось ни одной обобщающей монографии на английском языке, и даже по-русски или по-украински вышло очень мало масштабных по своим задачам работ. Пробел, который эта книга должна заполнить, не является, таким образом, пробелом сугубо местного значения. Хотя наша основная задача заключается в том, чтобы дать представление об этом историческом периоде тем, кто мало что о нем знает, свежее обобщение может быть отчасти полезно и тем, кто хорошо осведомлен.

Период — это хронологическая абстракция, которой историки стараются придать ту или иную форму. Эта форма неизбежно является результатом ретроспективного взгляда историка — он выбирает то начало для исторического периода, которое соответствует его представлениям об окончании этого периода. Если бы речь не шла о Руси XI и XII вв., история Руси начала IX в. могла бы уместиться в коротком примечании. Тем не менее, можно считать правомерным при изложении материала сосредоточиться на судьбе одного народа (русы), коль скоро мы не будем забывать, что конец исторического периода не обязательно скрытно присутствует в его начале. Впрочем, «Повесть временных лет» использует другое средство для придания формы своему изложению, которое оказалось весьма устойчивым, хотя с современной точки зрения его можно считать более спорным. Это средство заключается в том, что внимание сосредоточивается на одном месте — именно, на городе Киеве. В политических оценках данного исторического периода считается само собой разумеющимся, что страна XI в. с центром в Киеве — предпочтительно управляемая монархом, была и остается единственным критерием, которым следует измерять успехи и поражения, верность и предательство; что эта страна является точкой отсчета для всего того, что было ранее, и закономерной предпосылкой всего того, что последует дальше. Отсюда всеобъемлющее понятие «Киевская Русь» — не являющееся, нужно заметить, средневековым термином, которое часто применяется ко всему отрезку времени примерно в 400 лет, от легендарных основателей правящей династии до монгольского завоевания 1237–1241 гг. Отсюда происходит, с точки зрения будущей истории «великоросов», и общепринятое разделение истории России на три части, соответствующих истории трех городов — Киева, Москвы и Санкт-Петербурга.

Город Киев играл важную роль в экономической, политической и культурной жизни русов и поэтому должен находиться в центре любого рассказа о событиях интересующей нас эпохи и в центре любого исторического анализа. Однако трудно использовать Киев в качестве символа этой эпохи, потому что история земли русов и история Киевской Руси не тождественны. Хотя они в значительной мере перекрывают друг друга на центральном отрезке рассматриваемого периода, эти две истории не совпадают ни в начале данного периода, ни в его конце. Поскольку историки от XII до XX в. приняли в качестве нормативных киевоцентристские взгляды, они определяли всю политику того времени понятиями подъема и упадка, победы и поражения: сначала была предыстория господства Киева, потом — золотой век, наконец — политический упадок и падение авторитета Киева. Это, однако, ведет к парадоксу: время политического «упадка» Киева было одновременно временем экономического и культурного расцвета Руси в целом. Если же мы отбросим сосредоточенную на Киеве, централистскую схему исторического развития, тогда окажется, что не было подъема и упадка, а, скорее, непрерывный подъем, постоянный рост и расцвет. Парадокс исчезает: земли русов процветали в экономическом и культурном отношении не вопреки политическому упадку, а отчасти благодаря политической гибкости.

Способность приспособляться как характерная черта русов — таков лейтмотив этой книги. Ни на одном этапе исторического развития мы не видим, чтобы русы следовали какому-либо общему плану или действовали по раз и навсегда установленным правилам. Они искали и использовали удобные случаи, выдумывали на ходу, рассматривали возможность альтернативных действий. Они приспосабливали и преобразовывали свои обычаи и для того, чтобы достичь своих целей, и для того, чтобы справиться с последствиями того, чего они достигли: ведь они имели дело с социальными и политическими результатами своих собственных успехов в развитии экономики и расширении территории. Это был успех такого рода, который подразумевал постоянные «неудачи»: неверные начинания, проложенные, а затем оставленные пути. Подобные «неудачи» столь же важно учитывать для объяснения «подъема», сколь ошибочно рассматривать их как признаки «упадка». Свойственное русам умение быстро приспосабливаться к ситуации заметно даже при кратком рассказе об их исторических метаморфозах. Но при написании их истории это умение русов обычно затемнялось схематическими построениями, будь то средневековый провиденциализм, или советский детерминизм, или же ностальгический национализм.