Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907 - мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Тем временем русское экономическое влияние на Персию возрастало с каждым годом. Кроме того, шах, униженный провалом своей гератской авантюры и статьями мирного договора с англичанами, предпринимал дипломатические зондажи в отношении намерений нового императора Александра II. По справедливому суждению британского историка, «Его (шаха. — Е.С .) политические устремления, которые принимали форму военных захватов и территориального расширения, получили большее понимание у русских, которые хотели одновременно контролировать слабую Персию и отвратить шаха от мыслей о возвращении потерянных кавказских ханств, чем у англичан, которые желали, чтобы он сконцентрировался на внутренних преобразованиях» [197].

Многие аналитики в Британии с тревогой указывали на возможные негативные последствия русско-персидского сближения на подступах к Индостану. Еще в 1836 г. один из них, Джон Макнейлл, предупреждал правительство о недооценке военного потенциала Персии, которая могла представлять серьезную силу в союзе с Россией: «50-ти тыс. персидская пехота, составленная из, вероятно, наилучшего в мире человеческого материала, пригодного для службы в тех странах и обученного русскими офицерами, вооруженная примерно 50 орудиями с приданным ей неограниченным количеством иррегулярных сил, может быть послана Россией в любом направлении в течение тех 12 месяцев, когда ресурсы королевства (Персии. — Е.С .) будут находиться в ее (России. — Е.С .) распоряжении. Приобретение Россией решающего влияния на Персию позволит первой в случае войны с Англией побудить вторую принять в ней участие против нас (англичан. — Е.С .), что сразу же обеспечит ей полный контроль над военным потенциалом этой страны» [198].

Все приведенные выше факты свидетельствуют о том, что к середине XIX в. Россия заменила Францию в роли главного соперника Великобритании на Востоке. Именно тогда викторианское общество стало рассматривать Российское государство как самое серьезное препятствие для расширения и процветания «второй» Британской империи, хотя некоторые наблюдатели на берегах Темзы еще в 1800 г. пророчески писали о том, что если Россия не будет остановлена в своей территориальной экспансии, то «Персия, Турция и Индия станут добычей ее ненасытного аппетита» [199].

Серьезными катализаторами британских страхов выступали постоянные внутренние распри местных правителей Афганистана, представлявшего собой, по образному выражению исследователя Центральной Азии Ричмонда Шекспира, «стену индийского сада» («а wall of the Indian garden») [200], a также упадок тюркских ханств — Бухары, Хивы и Коканда. В отношении первой угрозы для Великобритании было крайне важным держать под контролем районы, непосредственно примыкавшие к северо–3ападной границе Индии, потому что любая европейская держава, скорее всего Россия, могла воспользоваться хаосом и вакуумом власти, чтобы распространить свое влияние на Радж . Что же касалось второй опасности, то для политических аналитиков было неясно, какое влияние окажет упразднение ханств на позиции Британии в этом регионе. Поэтому, рассматривая Афганистан как более значимый фактор, правящие круги Соединенного Королевства сконцентрировали внимание на этой стране с середины 1830-х гг. Фактически там Лондон и Калькутта столкнулись с трудной дилеммой: либо поддерживать рыхлое объединение полуавтономных эмиратов под номинальным сюзеренитетом Кабула, либо сделать ставку на самого влиятельного среди афганских правителей, который «железной рукой» сможет объединить под своей властью различные этнополитические и конфессиональные группы в одном государственном образовании, зависимом от англичан. Однако такое развитие событий угрожало превращением Афганистана в лидера сопротивления экспансии европейцев на Среднем Востоке.

Будучи человеком незаурядного ума и сильной воли, Дост Мохамед происходил из пуштунского племени баракзаев. В 1826 г. он провозгласил себя владыкой единого Афганистана и приступил к последовательному подчинению разрозненных ханств и эмиратов вокруг Кабула — своего наследственного владения. Однако его объединительная политика сталкивалась с ожесточенным сопротивлением других феодальных властителей, поскольку Кандагар контролировался братьями кабульского правителя, Гератом управлял Камран-мирза из племени садорзаев, которое конкурировало с баракзаями, а Пешавар был оккупирован армией Ранжит Сингха, владыки Пенджаба и Кашмира [201]. Таким образом, британцы вынуждены были решать проблему определения наиболее удобного для них кандидата на кабульский престол: более сговорчивый, но слабый Шах Шуджа, или менее подконтрольный, но авторитетный Дост Мохамед. Несмотря на различия в оценках, в 1830-х гг. Уайтхолл все же больше склонялся к поддержке первого из них. Как справедливо отмечал английский историк Малькольм Япп, опубликовавший фундаментальный труд о стратегии Великобритании в Иране и Афганистане накануне Большой Игры, «Афганистан не должен был стать ни новым Ираном, получавшим субсидии, но неподконтрольным, ни Ассамом, занятым гарнизоном и полностью контролируемым; он был призван оформиться в государство нового, буферного (курсив мой. — Е.С .) типа. Шах Шуджа получал полную независимость во внутренних вопросах, хотя его необходимо было постоянно побуждать к осуществлению реформ, которые бы снискали ему популярность в народных массах, сделали бы его армию эффективной, доходы продуктивными, а торговлю свободной и процветающей» [202].