Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Для посольства нужны деньги, чтобы раздобыть их, Хайд и Коттингтон отправились в Брюссель вручить верительные грамоты испанскому наместнику в Нидерландах племяннику Филиппа IV эрцгерцогу Леопольду Вильгельму и проживавшему там же герцогу Карлу Лотарингскому. Леопольд Вильгельм известен не только как полководец времен Тридцатилетней войны, но и ценитель искусства, создатель в Брюсселе картинной галереи, которая соперничала с коллекцией самого Филиппа IV. Встретившись с советниками наместника, англичане, хотя были приняты вежливо, почувствовали, что их миссия воодушевления у испанцев не вызывает. Им пришлось услышать о трудностях, переживаемых испанской короной, о невозможности реально помочь Карлу II. Такие разговоры Хайд объяснял влиянием испанского посла в Лондоне дона Алонсо де Карденья, сохранившего доброжелательные отношения с властями республики. Однако поездка не прошла зря: деньги удалось получить у герцога Лотарингского. Он был изгнан из своих владений Ришелье еще в 1634 году, с войском, которое он сохранил в хорошей боеготовности, находился на службе у испанцев. Будучи богат и знатен, он вел совершенно непривычный для людей его круга образ жизни. Участвуя в военных советах испанцев, он сохранил внешнюю независимость и достоинство, легко общался с народом, проживал в обычном, плохо меблированном доме, в нижней комнате которого принял посланников английского короля. Затем он сам нанес им визит. «Хоть он очень любил деньги, — писал Кларендон, но благодаря ловкости и обхождению Коттингтона он одолжил для короля две тысячи пистолей». После Брюсселя посланники вернулись в Антверпен, откуда отправились в Испанию.

Путь лежал через Францию, и Хайд посетил Генриетту Марию во дворце Сен Жермен в 19 километрах от Парижа для деликатного посредничества, касавшегося ее отношений с сыном. Поводом было то, что влияние на Карла II приобрел его новый постельничий Томас Элиот, по словам Кларендона, человек самоуверенный, легко добивавшийся удаления одних и приближения других лиц, ему полезных. Всего за месяц он стал главным фаворитом. Его рекомендации часто шли вопреки назначениям покойного Карла I и соображениям Генриетты Марии. Так, он добивался смещения с должности государственного секретаря лорда Дигби, который, как и его отец, лорд Бристоль, входил в ближайшее окружение королевы, чтобы заменить его своим тестем, неким полковником Уиндхемом. Он «нашептывал» королю, что это привлечет «многие сердца в Англии», ибо засвидетельствует, что он не игрушка в руках Генриетты Марии. Очевидно, Хайд сам воспринимал Элиота как угрозу, ибо после «жалоб Дигби» счел нужным встретиться с ней наедине. Генриетта Мария «охотно согласилась» дать канцлеру аудиенцию, в ходе которой «не без слёз» говорила о недобром отношении Карла к ней, о том, что «немыслимое» назначение Уиндхема еще больше их отдалит. Вежливо уверив Генриетту Марию в «добром и уважительном» отношении к ней Карла II, Хайд попросил разрешения рассказать ему об этом разговоре, и сразу его получил. Карл «жадно» выслушал слова королевы, но воскликнул, что не может согласиться с ее суждениями об Элиоте, который «очень честен», и если Карл I, его отец, недолюбливал его, то это целиком из-за наговоров со стороны Дигби, который без всякой причины его ненавидит. Хайд выразил надежду, что Карл II не назначит Уиндхема государственным секретарём, так как он «честный джентльмен», но совершенно не подготовлен к исполнению этих обязанностей. Заменить Николаса, исполняющего их с «рвением и честностью», было бы неблагодарностью. Карл, не сомневаясь в честности Николаса, возражал, что с этими обязанностями справится любой человек, в том числе Уиндхем, а недостаток опыта компенсирует точное следование инструкциям, которые он будет получать.

Вопрос о назначении Уиндхема вместо Дигби или Николаса стал конфликтом, угрожавшим неустойчивому единству в эмигрантских кругах. О нем Хайд высказался решительно потому, что были затронуты его союзника и родственника Николаса. Как иногда бывает, конфликт разрядила вовремя прозвучавшая шутка: «Однажды в присутствии канцлера и других людей лорд Коттингтон с самым серьезным видом обратился к королю (по своему обычаю он никогда не улыбался, когда говорил что-то, от чего другие приходили в веселье), что у него есть нижайшая просьба от имени старого слуги его отца, которого тот очень любил, как и других простых людей. Так вот, этот человек много лет был его сокольничим, он и сейчас один из лучших сокольничих в Англии. Коттингтон сказал, что готов подробно описать искусство этого человека, поскольку и сам отлично разбирается в тонкостях такой охоты. Затем он продолжил: король не держит сокольничих, он тот человек состарился и уже не может скакать верхом, как раньше. Но он честен, умеет читать, и у него еще внятный голос, поэтому не может ли его величество сделать его своим духовником. Все это он говорил со спокойным и задумчивым видом. Король с улыбкой спросил, что означают эти слова, и Коттингтон с той же серьезностью заявил: его сокольничий во всех отношениях так же годен стать духовником, как полковник Уиндхем государственным секретарём. Это было так неожиданно, поскольку никогда раньше он не говорил об этом с королём, что все присутствовавшие не могли удержаться от смеха. Свидетели рассказывали об этом во всех компаниях, и король был вынужден отказаться от своего намерения, те, кто его к этому подталкивал, были так посрамлены, что эта тема больше не возникала» [7, V, 54–55 ]. Этот эпизод заслуживает краткого комментария, поскольку является примером одного из правил английского юмора — правила серьёзности. Ту же черту отмечали оказавшиеся в Англии в конце XVIII — первой половине XIX века русские путешественники [139]. Когда англичане говорят несерьезные вещи с серьёзным видом, это часто вводит в заблуждение иностранцев. Среди «обманутых» иностранцев был, например, плохо знавший английский Николай Карамзин, назвавший англичан угрюмыми [121, 595 ]. Как пишет В. П. Шестаков, «английский юмор не сводится к простой шутливости. Действительно, одна и характерная особенность английского юмора в том, что он сохраняет серьезность, когда шутит. Шутливость и серьезность — это два необходимых элемента в английском юморе» [147, 87 ]. Шутка Коттингтона — высший класс английского юмора — он выглядел и говорил так, что даже друзья-англичане попались на его удочку.