Рустам Рахматуллин - Две Москвы. Метафизика столицы

Время сказать, что Три вокзала воплощают архетип центральной европейской площади: собор, дворец (вариант: ратуша) и фронт приватных представительных фасадов.

На Казанском есть подсказка этой мысли – башенка часов, взятая из Венеции, от площади Сан-Марко, знак фронта городских домов, стоящих против храма и дворца.

Но что там западная площадь! Три вокзала – русская триада: православие, самодержавие, народность.

На площадь вышли Николай и граф Уваров. Ведь это Николай назначил полю переезжему, мокрому месту наполняться смыслом.

Вся философия тут с нашей каланчи, да наша каланча не ниже прочих.

Полагать, что зодчие вокзалов воплотили средокрестие Москвы совсем уж бессознательно, значит превозносить идею города, но принижать людей, способных проявлять ее.

О Боровицкой площади думал по крайней мере Щусев, строя башню Казанского вокзала. Щусев, которому досталось закончить Каланчевку как ансамбль. И было бы нечестно не увидеть Каланчевку взглядом Щусева.

Казанский вокзал.

Фото середины XX века

Чтобы увидеть, надо перейти из центра в угол площади и встать у виадука, близ пирамидальной башни Казанского вокзала. Тогда на дальнем плане из его объемов выступит вперед другая башня – круглая, приземистая, с плоским верхом под короной, соединенная с массивом основного здания мостом, от центра площади не видимым. Точнее, теплым переходом над проездом во внутренний вокзальный двор. Мост уточняет адрес прототипа: Кремль, его Кутафья башня.

Теперь пирамидальная, большая башня означает Боровицкую, поскольку весь фасад вокзала уподобляется неглименской стене Кремля в острейшем ракурсе от устья и моста. И не Москва-река уже, а нижняя Неглинная, ее долина видится теперь между вокзалами.

Как мастер сцены, Щусев поворачивает Каланчевку, делая ее моделью обеих ситуаций грунтового начала города: трехдольной москворецкой – и неглименской двудольной.

Высотка «Ленинградская» в модельных поворотах Каланчевки остается неподвижной, замыкая обе мысленные перспективы. Так замыкает перспективы сразу двух речных долин, неглименской и москворецкой, храм Христа Спасителя. Так замыкал бы их Дворец Советов. С Кремлем на роли правой, левой ли кулисы.

И Николаевский вокзал при повороте не уходит с места, если это место Ваганьковского государева двора, Пашкова дома. Он, его башня – неподвижный стержень совершаемого разворота площади. Но весь неглименский фасад Арбата моделируется в этом развороте двумя из трех вокзалов, Николаевским и Ярославским.

Гостиница «Ленинградская» в перспективе площади. Фото 1970-х

Может казаться, что последний обессмыслен, неотождествим, как знак, на новом месте. Что просто держит сторону соседа, длит его фасад, двоит его объем. Но так же длился и двоился вверх по берегу Неглинной фасад Арбата, когда в его строке кроме Ваганьковского царского двора встал двор Опричный. Похоже, с переменой мест на Каланчевке это место Ярославского вокзала.

Теперь и он, и Николаевский стоят против Казанского вокзала, как Опричный и Ваганьковский дворы против Кремля.

Ему Опричный и Ваганьковский дворы казались равновесными на перекладине моста через Неглинную с его Кутафьей башней. Так Николаевский и Ярославский уравновешены на поперечной площадной оси, которая закреплена на стороне Казанского вокзала репликой Кутафьи.

Кремль в версии Казанского вокзала не храм и не дворец, но город.

Единственный оставшийся в Кремле дом частных лиц – палаты Милославских, более известные под именем Потешного дворца, – участвуют как раз в неглименском фасаде крепости. Вот и для Щусева Кремль есть надставленная аристократическим жильем ограда, держащая свою черту наперекор давлению богатого домовья. Именно давлению: в Кремле кварталы у неглименской стены выходят к ее пряслам безо всякого проезжего зазора.

На взгляд опричной стороны, многоочитая архитектура Казанского вокзала прообразует земщину, замоскворецкую в трехдольной, кремлевскую в двудольной сцене площади.